– А ты ничего не напутал? – осторожно спросила
Даша. – Иногда в запарке пустячок какой-нибудь забудешь сделать…
– Что я, первый день замужем? – оскорбился
он. – Или это у меня не старое хобби, еще с тех времен, когда вы за
домашние сеансы сажали? Все правильно делаю, а она не переписывается. Режьте
меня, но там стоит защита от перезаписи, и в мастерском исполнении. За бугром
такие вещи в последнее время вошли в большую моду, это у нас продюсеры перед
пиратами беззащитны, как детки среди волков…
– Да почему, и у нас техника вперед шагнула. Вела я
одно дело, связанное с кассетами Илоны Давыдовой. Их тоже, оказывается,
переписать нельзя, хоть они всего лишь аудио… вернее, переписать можно, но
что-то важное теряется, эти самые шумы для подсознания.
– А здесь – вообще не пишет. Один «снежок». В эту
кассету, авторитетно тебе говорю, вбухана уйма денег и инженерного таланта. В
последнем номере «Видео-ревю» об этой технологии подробно писали, особо
уточняли, что она экспериментальная и, как следствие, дорогущая. Вот не думал,
что самому придется на такое чудо техники напороться…
– Мне тут намедни в уши залетело, что эти сериалы –
дешевый ширпотреб…
– Может, и ширпотреб, – сказал он. – Даже
наверняка. Но защита на кассете – ювелирной работы, последний писк электроники.
В «Видеотехнолоджик дайджест» тоже писали…
– Мужчина, одержимый приступом хобби, – это
что-то, – фыркнула Даша. – Милый, не нужно меня убивать техническими
подробностями. Я как-никак два года в связисточках отслужила, и потому заранее
верю, ибо вынесла стойкое убеждение – от электроники следует ожидать любой
каверзы… Что же с матерью-то делать?
– Без подарка не останется. Куплю на Котовского
что-нибудь аналогичное, а эту закодированную отнесу назад утречком и скажу, что
я о них думаю.
– Ты что, из «Алмаза» кого-то знаешь?
– А, есть там один ходячий чан с алкоголем… Знаешь, о
чем больше всего горюю? Подарили мне бутылочку настоящего шотландского, я ее и
отдал, как дурак, за то, что он мне украдкой вынес кассету на сутки. Купил кота
в мешке, называется. Сейчас бы и оприходовали «шотландца». – Он сердито
покосился на невыключенную технику. – И видак второй специально одалживал,
на такси пришлось везти, не в автобусе же с ним толкаться… И вообще, черт те
чем эта кассета нафарширована, в стоп-кадре, если ее просматривать, надписи
какие-то на экран вылезают.
– А помнишь, смотрели «Непристойное предложение»? Там
же то и дело ползла надпись на аглицком – мол, каждый законопослушный
гражданин, ежели узрит эту надпись при просмотре, обязан брякнуть в ФБР, потому
что кассета пиратская…
– Помню. Там шло строкой.
– Реклама?
– Реклама у них тоже идет одной строкой, как везде.
Бегущей. А здесь – тексты во весь экран. Причем на русском, что интересно. Но
непонятно, что там возвещается, – даже стоп-кадр ухватить не успевает…
– Нет, точно, угрозы, – сказала Даша, лениво
вытягивая ноги и завлекающе их скрещивая, – чтобы отвлекся малость. –
Как в старину полагалось писать в конце книги. «Кто сию кассету злодейски и
подпольно переписывать учнет, того лихоманки прошибут и уши отвалятся».
– Угрозы на экране держались бы долго, а эти загадочные
письмена чересчур уж быстро проскакивают. А вообще вроде бы ты права. Реклама,
похоже. Кажется, что-то продавать предлагают.
– Выключи ты все и провода убери, а то запнемся и
своротим чужую технику…
Глеб отправился отсоединять путаницу проводов. Даша
улыбнулась, глядя ему в спину, – вот так, мягко и ненавязчиво, конкретными
бытовыми заданиями, мужиков и следует отвлекать от бесконечной болтовни о
скучных хобби. Одернула мундир, под которым и в самом деле ничегошеньки не было
– Усачев, конечно, поганец, однако в его затеях с эротическими маскарадами есть
что-то, подходящее и тем, кто занимается любовью совершенно без участия денег:
в крови, право слово, при мысли о предстоящем этакое электрическое искрение
начинается, и даже робость некая присутствует, словно в первый раз…
Она хотела отвлечься, оглушить себя по полной программе, до
сладкого бесчувствия души и тела. Не было особой усталости и особых
неприятностей – начальство, вопреки ожиданиям, над душой не стояло,
поторапливало в меру, чисто по обязанности. Потому что новых убийств, слава
богу, так и не последовало. И все, полное впечатление, ждут от завтрашнего
сатанинского фестиваля великих открытий и несказанных достижений следствия
(циник Славка придерживается мнения, будто все это оттого, что начальство
насмотрелось западных ужастиков, где в канун полнолуния монстр обязательно
выползает под выстрел). Как бы там ни было, невычисленный убийца разгуливал по
городу – а это заноза, и нешуточная, неизвестность тягостнее поражения…
И вдобавок обормот Веласкес, на коего Даша все же возлагала
мизерные надежды, ухитрился вляпаться в типично богемные неприятности. Дурную
весть принес под конец рабочего дня Косильщик, неутомимо отрабатывавший этот
сомнительный след. Насколько удалось реконструировать события, живописец,
должно быть, решив отметить свой удачный дебют в качестве художественного
эксперта уголовки, продолжил загульчик с прежним усердием. И в скверике возле
киоска, где обычно пополнял запасы «Белого орла», ввязался в дискуссию с
мордобойным финалом. И дискуссия, и финал для скверика были делом обычным –
оттуда чуть ли не каждый день увозили калеченых, а то и холодных.
Веласкесу, правда, повезло – в категорию холодных он не
попал, но порванная пинками селезенка и разбитая об голову бутылка (увы, не
пластиковая от «Белого орла», а тяжеленная стеклянная из-под портвейна)
прописали его в «тыще» надолго. Косильщик ходил мрачный и подозревал в
случившемся злонамеренные, запланированные происки неизвестного врага. Правда,
он не мог даже гипотетически обосновать, кто и как успел в столь короткие сроки
узнать о визите художника в угро и сути его показаний – и оттого злился еще
больше. Даша в происки не верила – мигом разысканный тамошний участковый (из
той кремниевой породы деятельных участковых, что сохранилась еще по градам и
весям России вопреки расхожему мнению и вылитым на милицию ушатам журналистских
помоев) поведал, что художника знает прекрасно и считает его чем-то вроде ужаса
тамошних мест. Несказанное число раз уличал в циничном распитии спиртного прямо
под помпезным памятником бывшему вождю мирового пролетариата (вождь стал
бывшим, но место-то продолжало числиться общественным), трижды засекал среди
участников разогнанных участковым драк в том самом скверике, делал массу
замечаний за нарушение тишины после двадцати трех ноль-ноль – и так далее, и
тому подобное. Участковый чуть ли не матерился и заверял: будь это слесарь или
грузчик, сидеть бы ему давно за казенной проволокой, но с творческими людьми
вечные заморочки: голые девицы, к ужасу соседей мелькающие на балконе, всегда
оказываются натурщицами, вышедшими покурить в промежутке меж сотворением
шедевра, а нахальное распитие спиртного под памятником бывшему вождю еще совсем
недавно могло при ближайшем рассмотрении обернуться демократическим митингом
против тоталитаризма и рецидивов имперского прошлого, и любой мент, опрометчиво
сунувшийся пресекать, мог угодить во враги перестройки со всеми вытекающими
отсюда последствиями… Суровый капитан в конце заявил: по его глубокому
убеждению, работник кисти и резца наконец-то доигрался, и удивительно просто,
что неприятности на свою голову заполучил так поздно…