— Тебе не стоит ни о чем сожалеть. Но обязательно дай мне знать, когда все это будет позади. А теперь, я думаю, пора отвезти тебя домой. Поскольку вечер получился насыщенный.
— Хорошо, что это ты оказался здесь, рядом со мной.
— Когда ты вернешься к нам в Нанчерроу?
— В следующее воскресенье.
— Мы будем тебя ждать.
Он поднялся на ноги и подождал, пока она выбиралась из-за столика. На город давно уж опустились вечерние сумерки. Солнце скрылось, нырнув в море, и синева неба сгустилась до оттенка сапфира. Мелкие волны плескались о причал, гавань была охвачена кольцом якорных огней рыболовных судов. На улице еще можно было увидеть людей — любителей понежиться в теплом вечернем воздухе, не спешивших укрыться в четырех стенах. Но Билли Фосетта и след простыл.
Эдвард взял Джудит под руку, и они медленно пошли туда, где он оставил свою машину.
Он позвонил на следующее утро. Джудит была в кухне — помогала миссис Уоррен мыть посуду после завтрака, — когда из лавки принеслась галопом Элли.
— Джудит, тебя к телефону. Назвался Эдвардом.
— Эдвард? — ухмыльнулась миссис Уоррен. — Однако он времени даром не теряет.
Джудит пропустила это замечание мимо ушей. Как была, не снимая передника, она спустилась в кабинет мистера Уоррена.
— Эдвард?
— Доброе утро.
— Еще только девять часов. Почему ты звонишь так рано?
— Хотел спросить, хорошо ли ты спала.
— Вот глупенький! Конечно же, хорошо. Я сожалею о том, что случилось вчера вечером, но предотвратить это было не в моей власти. Ты благополучно доехал? Дурацкий вопрос, разумеется, благополучно!
— Да, я доехал. Но… — он осекся. — Я тебе звоню еще и по другой причине. Дело в том, что у нас тут небольшая паника.
У Джудит сердце упало.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, не то чтобы… Хотя, вообще говоря, да. Тетя Лавиния заболела вчера вечером. Видно, позавчера она заработалась в саду, переохладилась и подхватила легкую простуду. Она легла в постель, но состояние ее ухудшилось, у нее обнаружилось воспаление легких. Бедняжка Изобель позвонила Мэри Милливей, доктор был уже несколько раз, при старушке круглосуточно дежурит сиделка, и все же все немного на взводе. Все произошло так быстро.
— О, Эдвард, какие ужасные новости!
Тетя Лавикия всегда представлялась Джудит несокрушимой и бессмертной, с ней, казалось, ничего не может случиться. — Но она ведь не умрет, нет?
— Мы все на это надеемся, но она ведь очень старенькая. Всем нам когда-то придется умереть, но никто не хочет, чтобы с ней это случилось сейчас.
— Твоя мама приехала?
— Папчик звонил ей вчера вечером. Она приедет сегодня.
— А что Афина? Она так любит тетю Лавинию!
— Афина в Шотландии с Рупертом Райкрофтом, они уехали в начале недели. Мы сначала колебались, сообщать ли ей, но потом папчик решил, что если случится самое худшее, Афина нам этого никогда не простит. Он взял у мамы номер и позвонил по междугородной в какой-то глухой шотландский городишко, но Афина, увы, отправилась на холмы смотреть охоту, и ему пришлось оставить ей сообщение.
— Бедная Афина! Как ты считаешь, она вернется домой?
— Не знаю. Путь уж больно не близкий. Поглядим.
— А Лавди? Она в порядке?
— Да, она в порядке. Глаза немножко на мокром месте, но Мэри Милливей по-матерински ее утешает, а приедет мама, и с Лавди все будет прекрасно.
— Ты не можешь проведать тетю Лавинию?
— Папчик уже был у нее. Она его узнала, но нет никаких сомнений, что состояние ее очень тяжелое. Если мне позволят, я, возможно, отправлюсь вместе с ним в Дауэр-Хаус сегодня днем.
— Надежды на счастливый исход мало, да?
— Не впадай в отчаяние. Лавиния — крепкий орешек. Не исключено, что она еще переживет всех нас.
— Если это хоть чем-то поможет, я вернусь в Нанчерроу сегодня же.
— А вот этого ты не должна делать. Я сообщил тебе лишь потому, что думал, ты расстроишься, если тебя оставят в неведении. Я знаю, для тебя тетя Лавиния значит почти столько же, сколько для всех нас. Но не прерывай свой отдых. Мы увидимся с тобой в следующее воскресенье или когда бы там ни было. Кстати, Гас тоже скоро будет здесь. Когда я вернулся вчера вечером, выяснилось, что он звонил и уже в пути — едет на машине из Шотландии.
— О, Эдвард, какое неподходящее время для гостей! Ты не можешь отложить его приезд?
— Нет. Я понятия не имею, где он. Вероятно, уже в Бирмингеме. Я не могу с ним связаться.
— Бедняга! Он найдет в доме только хаос и смятение.
— Да все будет с ним хорошо. Он очень нетребовательный гость. И все прекрасно поймет.
Джудит подумала, что мужчины — даже Эдвард — бывают порой необычайно черствыми. Эдвард всю свою жизнь приглашал друзей в Нанчерроу и совсем не задумывался о том, скольких хлопот стоил каждый из этих продолжительных визитов. Перед ней возник образ бедной Мэри Милливей, у которой и в лучшие времена хватало забот, а теперь еще на плечи тяжким грузом лег семейный кризис; и вот из-за Гаса Мэри придется взвалить на себя лишнее бремя: уведомить миссис Неттлбед, что в доме появится еще один едок; достать из бельевого шкафа чистое белье; отправить Джанет в одну из свободных комнат, чтобы та приготовила ее к приезду гостя; позаботиться о свежих полотенцах и мыле в ванной; проверить наличие вешалок в гардеробе и печенья в коробке на ночном столике.
— Может, мне все-таки следует приехать?
— Ни в коем случае. Я запрещаю тебе.
— Ну ладно. Но я так беспокоюсь за всех вас. Поцелуй за меня всех. Особенно твоего отца.
— Хорошо. Постарайся не волноваться.
— И тебе я шлю поцелуй.
— А я тебе ответный. — Она почувствовала по голосу, что он улыбается. — Пока, Джудит.
Темно-зеленая «лагонда», за рулем которой сидел Гас Каллендер, выехала из Оукхамптона, этого маленького, но с базаром городка, и стала с ревом взбираться по крутому склону холма, за которым раскинулись на плоскогорье сельские просторы. Было светлое, свежее августовское утро, и все вокруг — приятно новое и незнакомое: раньше он здесь никогда не бывал. Зеленели пастбища и золотились в лучах предосеннего солнца покрытые жнивьем поля. Вдали, за разделяющими поля живыми изгородями, виднелись шеренги старых вязов.
Вот уже два дня Гас был за рулем, он ехал не спеша, наслаждаясь свободой, которую дарит одиночество, и веселящим душу неукротимым рвением мощного мотора. («Лагонда» была куплена год назад на деньги, подаренные ему в двадцать первый день рождения — лучшего подарка он, пожалуй, не получал за всю жизнь.) Вырваться из дому, правда, оказалось не так-то легко: родители полагали, что после двухнедельного отдыха во Франции он рад будет провести остаток каникул с ними. Он пустился в объяснения, упрашивал и умасливал, обещая в скором времени вернуться; мать смирилась, мужественно помахав ему на прощание носовым платком, точно флажком. Вопреки всей своей решимости, на миг он ощутил нелепое чувство вины, но как только мать пропала из виду, мысли о ней сами собой улетучились у него из головы.