День ангела - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Муравьева cтр.№ 28

Давно защитившая докторскую степень, уже разведенная дочка Анюта, забывши нелегкое детство, проводила лето в Вермонте, радуясь обществу матери и отца своего, искусствоведа Кирилла Адольфовича, который стал тише, скромнее и мягче среди этих мирных лесов и лужаек. Матери ее Марте хотелось при этом пристроить Анюту, и она зорко высматривала, кто именно приезжает в гостеприимную школу, где часто устраивались то конференции, то фольклорные фестивали, то спектакли. Любящее сердце ее встрепенулось при виде немолодого, но очень привлекательной наружности, сдержанного и хорошо воспитанного Дмитрия Ушакова, про которого нетерпеливая Ангелина успела настрекотать ей с три короба.

Сейчас две седые подруги, почти не сомкнувшие глаз этой ночью, шли рядом по кроткой зеленой тропинке и, переминая оборки своих длинных и просторных сарафанов, обсуждали Ушакова.

– Во-первых, умен, – горячо, как про родного, говорила Ангелина. – Умен. Образован, окончил Сорбонну. К тому же: семья. Ну, тут ясно. Семья – просто белая гвардия! Ведь он не военный, а выправка, плечи! Моя-то дуреха – и та задрожала! – Ангелина раздраженно покраснела, но вид нежнейших розовых облаков над головой успокоил ее. – Короче: давай-ка пристраивать Анну.

– Но как? – брызгая слюной, быстро заговорила Марта. – Нет, ты хоть послушай! Она же меня – ну, ни в грош! Все: «Папочка, папа! Мы с папой решили, мы с папой хотели!» А я что? Молчу, утираюсь. Я вот говорю ей: «Анюта, ты косу решила отрезать. Ведь жалко! Ведь с этой косой ты – как «Вешние воды»! Там, помнишь, была эта… как ее… Марья? Ну, ладно, неважно! Короче: твой имидж! Ведь ты из России! Загадка! С косою! А срежешь – и что? Кем ты будешь? Ответь мне!»

– И что? – невнимательно спросила Ангелина. – Послушалась разве?

Марта тяжело вздохнула и нагнулась, чтобы сорвать недозрелую твердую землянику, случайно выросшую на обочине, но тут у обеих подруг округлились глаза: небольшая спортивная машина остановилась у самой развилки. Из машины вышла очень даже знакомая им женщина в короткой белой кофточке, наброшенной на легкое платье, со своими распущенными, словно бы нарочно неприбранными волосами, а за ней, щеголяя так приглянувшейся подругам военной выправкой, милый, немолодой и только что получивший наследство, вылез Дмитрий Ушаков. Часы на запястье Ангелины показывали шесть по вермонтскому времени, и чей-то проспавший рассвет удивленный петух вдруг заголосил с такой вдохновенной пронзительной громкостью, как будто желая всему, что есть в мире, явить свою преданность и дисциплину. Парочка тоже заметила подруг, но не сделала и малейшей попытки укрыться ни в сумрак лесов, ни хотя бы в машину. Давно вызывавшая раздражение у Марты и у Ангелины женщина в белой кофточке прислонилась спиной к стеклу и что-то начала говорить понуро застывшему перед ней Ушакову. Она говорила и при этом слегка поглаживала его по плечу, а он, обратив свой взгляд в розовые облака, печально молчал, и видно было, что разговор их идет не о Владимире Сорокине, а вовсе о чем-то другом, невеселом.

Стройные и кудрявые, несмотря на преклонные лета свои, застывшие средь васильков Ангелина и Марта не сводили с них глаз, и, словно в насмешку над их любопытством, Лиза положила руки на статные плечи Дмитрия Ушакова и крепко поцеловала его. После чего он сел обратно в машину и уехал, а она, стащивши с себя свою белую кофту, прошла, волоча белизну по росе, – задумчиво, тихо, не глядя на Марту, жену Пастернака, и даже на друга ее Ангелину.

Париж, 1958 г.

Вчера встречали Настю. Я ее сначала не узнала. Смотрю: идет женщина – очень смуглая, даже немного желтая, очень худая, в клетчатом костюме, в очках. Увидела нас и приостановилась. Георгий говорит:

– Настя!

Она всплеснула руками и бежит к нам. А я стою и не понимаю: где Настя? Кто – Настя? Опомнилась только тогда, когда она повисла у меня на шее. Узнала ее по этой манере. Она и в детстве так делала: подбежит и повиснет молча. Не целует, а сжимает, просто душит. Да, Настя. Говорю ей:

– Вот что значит жить в Китае! Сама стала как китайка. Ты зачем такая желтая?

– Какая я желтая? Что ты говоришь?

Стоим обнявшись. Чувствую, как начинаю вспоминать: ее волосы, ее запах. А мальчика моего нет. Боже мой, ведь Ты мог отнять у меня сестру, а отнял сына. На все Твоя воля.

Георгий пошел за такси.

– Что ты, – говорю, – на меня так смотришь? Не узнаешь?

– Лиза, да ты же седая!

Я вдруг стала плакать.

– Седая? Да, Настя, седая! А как же ты думала?

Она меня сжала обеими руками, шепчет что-то в ухо – я не сразу разобрала.

– Вы встретитесь, Лиза! Вы с Леней там встретитесь!

Я знаю. А иначе разве бы я осталась жить? Я ничего не ответила. Не нужно об этом говорить. Она потом сама поймет, что самое трудное – это мне, которая все понимает, быть среди людей и «делать вид». Но в глубине души я почувствовала облегчение, когда она так сказала. Даже Георгий не знает, чем я сейчас спасаюсь, не говоря уж о Вере. Не зря, стало быть, я так ждала Настю. Теперь буду с ней целый месяц. Завтра поведу ее к Мите.

Москва, 1934 г.

Завтра возвращается Патрик, я получила телеграмму. Что будет, не знаю. Видела сон вчера, как будто мы с тобой маленькими девочками ходим по лугу, и рядом с нами беззвучно бродят коровы, про которых мы как будто бы знаем, что всех их завтра увезут на бойню. И мы с тобой бросаемся от одной коровы к другой, целуем их и прощаемся. Проснулась от боли в сердце. Лежала и еще долго чувствовала губами их родные горячие морды. Потом услышала, как товарищ Варвара с кем-то разговаривает по телефону. Странно. С кем она может разговаривать?

Я всего боюсь, меня все настораживает, даже такая ерунда, как то, что домработница позвонила по телефону. В одиннадцать спустилась на бульвар, в четверть двенадцатого Уолтер подъехал на машине один, без шофера. Я молча села, закрыла лицо муфтой, чтобы он не видел, какая я заплаканная.

– Поедешь встречать на вокзал? – спросил он.

– Тебе это важно?

– Мне кажется, нужно поехать.

Я так и замерла: что он хочет этим сказать? Посмотрела на него. Лицо неподвижное, ничего на этом лице не прочтешь. В глубине души я надеялась, что он предложит мне уйти от Патрика к нему, и, хотя я не представляю себе, что бы я ответила, мне так нужно было услышать это! Теперь понимаю, что с самого начала я только этого и ждала. Но он молчал всю дорогу до своего дома, молчал, пока мы поднимались по лестнице, молчал, пока я снимала ботики, поправляла мокрые от снега волосы перед зеркалом, и заговорил только тогда, когда мы прошли в спальню, и я села на краешек его, как всегда, незастеленной, неряшливой, сильно пахнущей табаком постели.

– Постарайся вести себя так, как будто ничего не случилось, – сказал он.