– Не уезжай. Не садись в этот самолет. Я вижу, что происходит. Как только тебя не будет, он увезет Махтаб к сестре и вновь объединится со своей семьей. Не уезжай.
– Я и не хочу. Без Махтаб – ни за что.
Но я ощущала, как накинутая мне на шею петля стягивается все туже. Махмуди загнал меня в угол. У него было средство усадить меня в самолет – пригрозить тем, что он отнимет у меня Махтаб. Эта мысль была невыносима, как и та, что я могу вернуться в Америку без нее. Я теряла Махтаб и в том и в другом случаях.
В тот вечер я не чувствовала вкуса еды, которую через силу глотала. Едва слышала то, о чем говорили гости.
– Что? – переспросила я ханум Хаким.
Она приглашала меня завтра за покупками. В кооперативный магазин для служителей мечети аги Хакима. Туда только что завезли чечевицу, которую здесь очень трудно достать.
– Надо успеть вовремя, а не то ее всю расхватают, – сказала она на фарси.
Шамси изъявила желание к нам присоединиться. Я машинально согласилась. Мне было не до чечевицы.
В тот же вечер, когда Шамси и Зари уже ушли, Махтаб спала, Махмуди заканчивал прием пациентов, а мы с Хакимами пили чай в гостиной, на пороге неожиданно возник незваный и самый нежеланный гость. Маммаль.
Он поздоровался с Хакимами, возмутительным тоном потребовал чаю и с присущей ему ухмылкой, вынув из кармана билет на самолет, помахал им у меня перед носом.
Вся моя ярость, скопившаяся за восемнадцать месяцев, выплеснулась наружу. Я потеряла власть над собой.
– Дай сюда этот билет! – завопила я. – Я разорву его.
Ага Хаким тут же взял на себя роль миротворца. Этот добрый «человек в тюрбане», самый мягкосердечный из всех родственников Махмуди, стал спокойно задавать мне вопросы. Он не говорил по-английски. Маммаль, который мог бы переводить, молчал. Мне было трудно объясняться на фарси, но я старалась изо всех сил, обращаясь к аге Хакиму как к другу и союзнику. Он услышал мою историю.
– Вы не представляете, что мне пришлось пережить, – говорила я сквозь рыдания. – Он удерживает меня силой. Я хотела уехать домой в Америку, но он не отпустил.
Хакимы были потрясены. Ага Хаким продолжал спрашивать, и при каждом моем ответе у него на лице отражалась боль. Всплыли ужасающие подробности минувших полутора лет.
Одновременно он был сбит с толку.
– Тогда почему ты не рада тому, что можешь поехать домой и встретиться со своими близкими?
– Я бы очень этого хотела, – объяснила я. – Но он требует, чтобы я находилась там до тех пор, пока все не продам, а затем чтобы привезла ему доллары. У меня умирает отец. Разве я могу в этой ситуации заниматься делами?!
Закончив прием, Махмуди вошел в гостиную и подвергся неожиданному допросу со стороны аги Хакима. Махмуди спокойно – на фарси – ему отвечал. Он изобразил удивление, словно впервые слышал о каких-либо возражениях с моей стороны.
Наконец ага Хаким спросил:
– Разве Бетти обязательно ехать, если ей не хочется?
– Нет, – отозвался Махмуди. – Я лишь стремился сделать как лучше. – И, повернувшись ко мне, осведомился: – Ты хочешь ехать?
– Нет, – выпалила я.
– Ну так в чем же дело? Я думал, тебе следует повидать умирающего отца. Но если ты не хочешь ехать, то и не надо. – Его слова были проникнуты искренностью, любовью и уважением ко мне, глубоким почтением к мудрому совету аги Хакима.
Проблема была решена.
Весь остаток вечера Махмуди мило беседовал с Хакимами. Он был сама любезность – проводил Хакимов до дверей, поблагодарил всех за то, что пришли, а агу Хакима – за участие.
– Я заеду за тобой в десять утра, и отправимся в магазин, – сказала ханум Хаким.
Я надеялась, что во время этой поездки у меня появится возможность позвонить Амалю.
Махмуди спокойно затворил за Хакимами дверь, дождался, когда они отойдут на безопасное расстояние, и набросился на меня как сумасшедший. Он с такой силой ударил меня по лицу, что я упала на пол.
– Добилась своего! – блажил он. – Все испортила. Полетишь этим рейсом. Если нет, отберу у тебя Махтаб и посажу тебя под замок на всю оставшуюся жизнь!
23
Он был на это способен. И именно так и готов был поступить.
В ту ночь я не сомкнула глаз. Ворочаясь с боку на бок, я кляла себя за то, что привезла сюда Махтаб, меня мучили воспоминания.
* * *
Черная полоса началась около четырех лет назад, вечером седьмого апреля 1982 года, когда Махмуди вернулся домой с работы – из алпинской больницы общего типа – расстроенный и отчужденный. Сначала я не обратила на это внимания, так как была занята приготовлением праздничного ужина. В тот день Джону исполнялось двенадцать лет.
Предшествовавшие тому два года мы жили счастливо. В 1980 году Махмуди вернулся из Корпус-Кристи в Мичиган, решив больше не ввязываться в политические игры.
– Каждому ясно, что я иностранец, – говорил он, – но я не собираюсь всем докладывать, что я иранец.
Фотография с изображением угрюмого аятоллы Хомейни перекочевала на чердак. Он дал себе слово не затевать никаких разговоров о революции с сослуживцами, памятуя о том, что в Корпус-Кристи воспламенившийся в нем патриотизм не принес ему ничего, кроме неприятностей. В Алпине он быстро освоился и возобновил прежний, американский образ жизни.
Я совершенно успокоилась, в особенности когда мы нашли дом на Тандер-Бэйривер. Снаружи он был маленький и ничем не примечательный, но я влюбилась в него, как только переступила порог. Дом выходил всеми окнами на реку. Окна были большие, изящные, а панорама – живописнейшая. Лестница вела на нижний этаж, отделанный красивыми панелями, светлый и просторный. Отсюда вы попадали в огромный внутренний двор, заканчивавшийся всего в пятнадцати футах от реки. Над водой были выстроены деревянные мостки, где можно было удить рыбу и привязывать лодку. Дом стоял на излучине реки. Внизу по течению был отчетливо виден прелестный крытый мост.
Внутри дом был необычайно просторный – большие спальни, две ванные комнаты, красивая кухня в сельском стиле, два камина и внушительных размеров гостиная. А вид на реку вселял покой.
Махмуди находился под таким же впечатлением, что и я. И мы купили дом, не задумываясь.
Алпина находится всего в трех часах езды от Бэннистера, и я могла часто видеться с родителями. Мы с отцом, заядлые рыбаки, наслаждались рыбалкой – в тихой реке водились окуни, голубые рыбки, зубатки, а иной раз попадалась и щука. Много времени проводила я и с мамой – мы вышивали, стряпали, болтали. Я была рада возможности чаще бывать с ними, особенно сейчас, когда они начинали стареть. Мама страдала волчанкой, и я благодарила судьбу за то, что она могла общаться с внуками. Малышка Махтаб, учившаяся ходить, дарила старикам особую радость. Отец называл ее Тобби.