А потом раз! — и я уже на велосипеде, мчусь по улице.
Северный Дурбан прекрасен в свете вечернего солнца. Вечнозеленые деревья залиты желто-зеленым сиянием. На улицах играют дети. Некоторые машут, когда я проезжаю мимо, другие хмурятся или не обращают на меня внимания. Такое впечатление, что мой велосипед уже сам знает путь к дому Русалки. Как будто он ездит туда каждый вечер, со мной или без меня. Он останавливается рядом с коралловым деревом
[18]
в парке, за углом от ее дома. У дороги так все заросло кустами и деревьями, что легко оставаться незамеченным, хотя я и боюсь, что однажды Мардж меня увидит и расскажет маме. Обычно я не вижу Русалку. Иногда на ее дворе припаркован «фольксваген-гольф». Но какая мне разница? Даже в те редкие дни, когда она выходит во двор, мне приходится прятаться, как преступнику. Она не знает, что я здесь. Когда я смотрю на нее, меня словно бьют под дых — не знаю, любовь это или адреналин. Примерно в полшестого Мардж включает в доме свет — мне пора уходить. Возвращаюсь в парк, снимаю велосипедную цепь и еду домой, как можно быстрее крутя педали. Дома всегда делаю вид, что ужасно устал. Папа хлопает меня по спине и начинает мечтать о том, как в один прекрасный день я выиграю гонку «Тур де Франс». Мама наливает ванну и причитает, как бы я не простудился. Потом настает время ужина и повторов старых серий «Мэтлока» по телевизору. Мы смотрим новости, погоду, а потом кто-то из Мильтонов зевает, и мы идем спать. Пытаюсь читать перед сном, но в голове вихрь из тысячи мыслей: лежу и смотрю в потолок. Не знаю почему, но обычно я засыпаю с включенным светом.
Воскресенье, 7 апреля
Поскольку на Пасху мы в церковь не ходили, мама настояла на том, чтобы пойти сегодня. Службу проводил приглашенный священник. У него были седые волосы и красное лицо. Его звали архиепископ Саймоне. Наш местный священник, казалось, был очень рад тому, что архиепископ выбрал именно нашу церковь для своей проповеди.
Благородно склонив голову у алтаря, он подошел к аналою. Затем, выдержав паузу, молча, окинул собравшихся взглядом и проговорил:
— Пасха — время размышлений. Время, когда мы, христиане, должны внимательно взглянуть на себя со стороны и спросить: похожа ли наша жизнь на ту, какой ее хотел бы видеть Иисус?
Папа нервно улыбнулся. Архиепископ снова выдержал паузу и продолжил:
— Не думаю, что это так. Ведь внутри каждого из нас живет раковая опухоль, разъедающая клетки нашей великой души. Можно отворачивать головы и отрицать, но каждый из присутствующих здесь виновен. Каждый из нас болен раком, имя которому — расизм!
Тут папа дернулся, как марионетка на веревочке. Из его горла вырвался странный высокий стон. Он смущенно сунул руки в карманы, а глаза его забегали из стороны в сторону, как у психа. Мама нахмурилась. Папа сердито взглянул на нее, а потом оба они воззрились на архиепископа. По аудитории прокатилась волна неловкого волнения. Люди принялись нервно кашлять и оживленно шептаться.
Архиепископ продолжал:
Но в минуты тьмы Бог указывает нам залитую светом тропу. Тропу раскаяния, которую открыл нам Сын Его Иисус Христос, когда того вешали на крест. Во все века есть светлые люди, которые следуют тропою Бога. И в нашей стране, на которую спустилась ночь, есть такой могущественный и отважный светоч. Я говорю об архиепископе нашем, Десмонде Туту
[19]
.
Я стиснул зубы и приготовился стать свидетелем катастрофы. Папа считает Туту дьяволом во плоти, потому что тот обратился ко всему миру с призывом наложить на ЮАР санкции и именно из-за него мы не можем участвовать в международных матчах
[20]
. По его словам, именно этот человек «угробил спортивную карьеру Поллока»
[21]
. А еще он говорит, что именно так всегда представлял себе Сатану, поэтому англиканский архиепископ, скорее всего, и есть Сатана, а может, что и похуже.
Папа выбежал из церкви и с треском захлопнул за собой дверь. Мама побледнела, уткнувшись в молитвенник. Я сделал вид, что человек, который только что вышел, не приходится мне отцом, пожал плечами и с отвращением покачал головой.
После причастия мама вывела меня через черный ход. Мы обнаружили папу в машине: тот сидел и болтал сам с собой. Мама не произнесла ни слова. Сложно было сказать, сердится ли она на папу или на архиепископа, но, как бы то ни было, она была зла как черт. Мы доехали до кругового разворота в конце улицы, и по-прежнему никто не произнес ни слова. Покружив, пропустили наш поворот. Папа снова поехал по кругу, потом снова и снова... Меня затошнило.
Интересно, не заразно ли безумие моего папаши? Жиртрест говорит, что болезни психики передаются через поколение. В таком случае в один прекрасный день у меня, может родиться сын-психопат!
Вдруг папа ударил по тормозам и направил наш универсал обратно к церкви.
Подъехав, папа выбежал из машины, захлопнул дверь и исчез в доме Божьем. Мама протяжно вздохнула и побежала за ним вслед. Мне на секунду пришла мысль угнать машину и никогда не возвращаться — Холден Коулфилд на колесах. .. К сожалению, водить машину я не умею. Поэтому и побежал в церковь вслед за предками.
Действие разворачивалось в ризнице.
На архиепископе по-прежнему была черная мантия и белый воротничок, похожий на собачий ошейник, но штаны он уже успел снять. Папа бросался на него с кулаками, осыпая проклятиями. Мама кричала на папу, протягивая священнику черные брюки. Тот же стоял с совершенно спокойным видом в накрахмаленных белых подштанниках, вытянув руки перед собой. Папа обвинил архиепископа в том, что тот испортил ему все праздники, и пригрозил, что если тот еще хоть раз упомянет имя Туту с кафедры, то получит по полной программе. Архиепископ ответил, что не боится умирать, ведь, в конце концов, все мы предстанем перед Богом.
Папа явно не знал, как на такое реагировать, но по-прежнему стоял, держа кулаки наготове и страшно рыча. Тогда священник произнес:
— Возможно, однажды, когда все мы опустим кулаки и забудем о страхе, нам откроется, что люди, которых мы считаем террористами, хотят лишь спокойно проживать каждый день, как мы сами, растить детей и жить в мире.
После этих слов папа совсем растерялся, и глаза его стали метаться из стороны в сторону, как у дикого зверя (больного бешенством). Он опустил кулаки, но вид у него по-прежнему был совершенно безумный. Архиепископ подошел к нему и сказал: