Лицо Натэниела было странно-гармоничным сочетанием
человеческого лица и морды леопарда. Форма лица ближе к человечьей, чем у
вервольфа, но за этими серо-голубыми глазами не было никого, с кем можно
говорить.
Я избавилась от своего зверя, вызвав зверей из них, и вдруг
оказалась в луже, так похожей на кровь, и меня держали два только что
превратившихся ликантропа. Натэниел положил мохнатые руки на кровать по обе
стороны от меня, и из них выскочили белые когти, подобные ножам. Только от их
вида у меня, беспомощно лежащей, сердце забилось сильнее.
Я знала, что они мне ничего плохого не сделают. Я верила им.
Но в глубине души я больше верила Натэниелу и Джейсону, чем их зверям. Я
пыталась не бояться, потому что страх для них — как пряная приправа к мясу.
Ликантропов страх возбуждает — всегда. И я лежала совершенно неподвижно,
пытаясь успокоить сердце, пытаясь придумать, как сказать им, чтобы отпустили
меня, и голос чтобы не был похож на голос жертвы.
Натэниел сдвинул руки так, что мех его пальцев гладил меня.
Моему сердцебиению это не понравилось. Мне тоже. Он снова сжал руки, и когти
исчезли в шерсти. Этой шерстью он погладил меня по бокам, и прикосновение
тёплого меха заставило меня задышать прерывисто.
Голосом, который больше всего был похож на рычание, Натэниел
произнёс:
— Никогда раньше у меня при превращении не было рук.
Эти «руки» он поставил по обе стороны от меня, так близко,
что волоски меха касались сбоку моих грудей. Когти он направил вниз, я ощутила
боками, как сократились его мускулы. Руки Натэниела были рядом с моими грудями,
и я почувствовала, как когти впиваются в кровать. Он потянул лапы вниз, и
простыни с треском разошлись, но что-то вроде жалобного писка вызвал у меня
звук рвущегося матраса. Сам матрас рвался с мясистым звуком, когда когти будто
без сопротивления полосовали его. Натэниел сдвинулся так, что мог очертить
руками контуры моего тела. Он их вырезал когтями. А я не могла пугаться.
Джейсон засмеялся, и этот очень мужской смешок отлично
передавала волчья глотка. Я глянула на него, а он блеснул клыками и сказал:
— Анита, не бойся.
— Тогда отпусти меня, — ответила я, и голос у меня
почти даже и не дрожал. Будь они людьми, они бы не заметили моей дрожи или
убыстрения пульса. Но они людьми не были.
Натэниел свалился на меня, и оказался выше и шире,
мускулистее, или мускулы были в таких местах, где раньше их не было. Будто
совсем другое тело прижимало меня к постели, тело, которое мне не приходилось
трогать. На груди, на животе, в паху мех был реже, но кожа теплее, почти
горячая она была, будто в таком виде кровь бежит горячее.
Он лизнул меня в плечо, и я чуть-чуть пискнула. Закрыв
глаза, я сосредоточилась на дыхании, только на дыхании. Не на ощущении его тела
или рук Джейсона, у которого когти не так хорошо втягиваются. Я дышала, дышала,
пока язык, куда шершавее, чем у Натэниела, лизал меня смачно поперёк плеч.
Когда я открыла глаза, пульс у меня стал нормальным, и я
поняла, что Натэниел очищает меня от прозрачной жижи, которую излили на меня он
и Джейсон. Почти в ухо он тихо прорычал мне:
— Мы тебя измазали.
— Ага, — ответила я шёпотом.
Он прислонился бёдрами к моей ляжке и стал делать короткие
сильные движения, нечто среднее между кругами и толчками. Вдруг он оказался у
меня на заду, и я почувствовала, что он и в этом месте изменился. Стал больше,
но, может, это просто у страха глаза велики.
Он вроде как фыркнул мне в лицо, не так, как если бы нюхал,
а как если бы это был звук, который мне полагается понимать.
— Ты голодна. Голодна, как мы. Я это чувствую.
Я попыталась сохранить ровный пульс и ровное дыхание. Ничего
я не стала бы делать такого, чтобы усугублять ситуацию.
— Я не голодна.
Он прижался сильнее, медленно скользнул между моими ногами —
не внутрь, но в ту сторону. От этой мысли сердце заколотилось, и я не могла его
сдержать. А Натэниел потёрся мохнатой щекой о моё лицо.
— Тебе надо в душ.
— Окей, — сказала я. Я готова была согласиться со
всем, что позволило бы мне встать и выползти из-под этих двоих.
— Мы тебя не съедим, Анита, — сказал
Джейсон. — Если бы была такая вероятность, Жан-Клод никогда бы не допустил
такой ситуации, ты это знаешь.
Я подняла голову и посмотрела в эти волчьи глаза.
— Извини, но когда вы вот так лезете на меня с зубами и
когтями, я поневоле начинаю сомневаться.
— Мы тебе плохого не сделаем, — сказал Джейсон.
— Тогда отпусти меня, — ответила я совершенно
нормальным голосом, и пульс у меня тоже замедлился до нормы.
— Ещё нет, — сказал Натэниел, все так же
прижимаясь ко мне лицом.
— Почему? — опередил меня Джейсон.
— Потому что ей все ещё нужно напитать ardeur.
Никогда бы не подумала, что на волчьей морде можно выразить
такую недоверчивость, но Джейсон сумел.
— Анита с мохнатыми не ложится.
Леопард у меня на спине сдвинул нижнюю часть туловища на
долю дюйма и толкнулся — не внутрь, но все же в самые интимные ворота.
— Ты внутри пустая, я это чувствую. А раньше не умел.
С первого раза я ещё могла считать, что он желаемое за
действительно принимает, во второй раз я попыталась заглянуть в себя. Увидеть
ardeur, не пробуждая его. Нужен был этакий метафизический манометр, а так я
только ощутила некую пустоту в себе. Место, где должно что-то быть, а ничего
нет.
— Чувствую, — сказала я.
— Я сейчас не устал, Анита. Я как новенький. — Он
чуть придвинулся. — Скажи «да».
— Отпусти, тогда посмотрим.
— А мне нравится тебя держать. Когда мы вдвоём тебя
держим, — прорычал он.
— Я думала, ты не любишь командовать.
— Обычно — нет, а сегодня — да. Сегодня я хочу чувствовать
твоё тело под собой. Как ты стараешься не биться, не паниковать. И просто на
языке ощущать твоё самообладание. Мне его хочется слизнуть прочь.
— Натэниел!
— Скажи «да», Анита. Скажи «да». Напитай ardeur, потом
пойдёшь в душ, а мы поищем, чего ещё поесть.
— Чего ещё поищете? — спросила я.
— Тут глубже в подвале есть запасы, — объяснил
Джейсон. — Слишком у нас тут много оборотней, чтобы их не иметь.
— Что за запасы?
Он нагнулся ко мне, не отпуская мои руки.
— Никакой человечины, ничего незаконного. Клянусь.
Он лизнул меня в лицо быстрым движением языка, а потом
засмеялся — не специфически мужским смехом, а просто как Джейсон, отпустивший
одну из своих шуточек. Как Джейсон, который будет шутить и по пути в ад, даже
если это будет значить продление срока и ужесточение наказания. В каком бы виде
Джейсон ни был, он оставался собой.