Впрочем, не важно. Работу над большим романом можно сравнить
с бегом на длинные дистанции, и читатель сразу чувствует, когда будущий
романист начинает уставать. Примерно к сотой странице он уже тяжело дышит, к
двухсотой – пыхтит и отдувается и, наконец, хромая, пересекает финишную линию:
единственное его достижение – то, что он вообще закончил дистанцию. Но Кэмпбелл
бежит отлично.
В быту Кэмпбелл – занятный, веселый человек (на Всемирном
фантастическом конвенте 1979 года он вручал Стивену Дональдсону английский приз
в области фантастики за его трилогию о Томасе Ковенанте – небольшую
модернистскую статуэтку; со своим забавным ливерпульским акцентом Кэмпбелл
назвал эту статуэтку “скелетом фаллоса”. Аудитория расхохоталась, и кто-то за
моим столом удивленно сказал: “Он говорит как “Битлы”). Как и о Роберте Блохе,
о Кэмпбелле ни за что не подумаешь, что он пишет произведения ужасов, особенно
такие мрачные. Вот что он сам говорит о “Кукле, съевшей свою мать” – и это
имеет отношение к терпению, которое так необходимо автору романов ужасов:
"В “Кукле” я хотел изобрести новое чудовище, если эхо
возможно, но, вероятно, главным моим желанием было просто написать роман,
поскольку до этого я писал только рассказы. В 1961-м или 1962 году я сделал
заметки для романа о злом волшебнике, который хочет отомстить своему родному
городу или деревне за воображаемую или истинную несправедливость. Он собирается
сделать это с помощью кукол вуду, которые будут уродовать детей, – дальше
следует стандартная сцена из дешевых журналов, в которой бледный врач выходит
из комнаты для родов и говорит: “Боже, это не человек!..” А фокус заключался в
том, что после смерти всех этих изуродованных детей волшебник с помощью тех же
кукол вуду их воскрешает. Удивительно безвкусная мысль. Примерно в это же время
разыгралась трагедия с талидомидом, и для меня эта история стала излишне
“безвкусной”, поэтому я от нее отказался.
Но, вероятно, она возродилась в “Кукле, съевшей свою мать”:
кукла буквально выгрызла себе выход из чрева матери.
Чем работа над романом отличается от работы над рассказом? Я
думаю, роман обладает большей инерцией. Я шел к нему, еще не сознавая этого, и
говорил себе: “Может, начну на следующей неделе, а может, через месяц”. И вот
однажды утром я сел, начал писать, а в полдень воскликнул: “Боже! Я начал роман!
Просто не верится!"
Когда я спросил у Кирби
[266]
, какого объема должен быть
роман, он ответил, что 70 тысяч слов будет в самый раз, и я воспринял его слова
буквально. Написав 63 тысячи слов, я подумал: “Осталось семь тысяч слов – пора
закругляться”. Поэтому заключительные главы кажутся такими скомканными”.
Роман Кэмпбелла начинается с того, что брат Клэр Фрейан,
Роб, теряет в автокатастрофе руку и жизнь. Рука, оторванная в аварии, важна,
потому что кто-то уносит ее.., и съедает. Читателя аккуратно подводят к
предположению, что пожиратель руки – некий таинственный молодой человек по
имени Крис Келли. Клэр, в образе которой воплощены многие идеи того, что
названо “новой американской готикой” (конечно, Кэмпбелл англичанин, но и он
подвержен американским влияниям, как литературным, так и кинематографическим),
встречается с репортером криминальной хроники Эдмундом Холлом; тот считает, что
причиной смерти Роба Фрейана стал человек, которого он знал еще в школе и
который уже тогда был зачарован смертью и каннибализмом. Когда мы говорили об
архетипах, я предложил не рассматривать карту Таро с изображением Призрака,
одного из наиболее страшных чудовищ, потому что пожирать плоть мертвецов и пить
кровь – в сущности, одно и то же, то есть это проявления одного и того же
архетипа
[267]
. Может ли вообще существовать “новое чудовище”? Учитывая
ограничения жанра, я думаю, нет, и Кэмпбелл должен быть доволен тем, что открыл
новую простую перспективу.., это само по себе немалый подвиг. Мне кажется, что
в Крисе Келли мы видим лицо нашего старого друга Вампира.., как в фильме
замечательного канадского режиссера Дэвида Кроненберга “Они пришли изнутри”,
который, в свою очередь, напоминает роман Кэмпбелла.
Клэр, Эдмунд Холл и владелец кинотеатра Джордж Пу, чью
престарелую мать убил Келли, без особой охоты объединяются, чтобы выследить
сверхъестественного людоеда. Здесь мы снова слышим отголосок классического
произведения о Вампире – “Дракулы” Стокера. И, может быть, нигде так сильно не
ощущаются прошедшие между этими двумя книгами восемьдесят лет, как в контрасте
между группой из шести человек, которые преследуют графа Дракулу, и тройкой
героев, разыскивающих “Криса Келли”. У Клэр, Эдмунда и Джорджа нет уверенности
в своей правоте – это маленькие люди, им страшно, они растеряны и часто
испытывают депрессию; они обращены в глубь самих себя, а не друг к другу; мы
очень отчетливо ощущаем их страх, и у нас не складывается впечатления, что
Клэр, Эдмунд и Джордж должны победить только потому, что дело их правое.
Каким-то образом они символизируют то мрачное и тусклое место, в которое
превратилась Англия во второй половине двадцатого века, и мы чувствуем, что
если кому-то из них – или даже им всем – повезет, то лишь благодаря слепой
удаче.
Им удается выследить Келли.., до известной степени.
Кульминация происходит в прогнившем подвале старого здания, предназначенного
под снос, и здесь Кэмпбелл создает один из лучших и впечатляющих эпизодов
современной литературы ужасов. В сюрреалистическом и кошмарном пробуждении
древнего зла, в тех отрывочных картинах “абсолютной власти”, которые это зло
нам демонстрирует, мы слышим наконец голос конца двадцатого века, но голос этот
говорит на языке, изобретенном Лавкрафтом. Это не бледная и подражательная
стилизация под Лавкрафта, но жизнеспособная, правдоподобная версия
лавкрафтовских Древних Богов, которыми были населены Данвич, Аркхем, Провидено,
Сентрал Фоллз.., и страницы журнала “Странные истории”.
Кэмпбелл отлично раскрывает образы, хотя и не симпатизирует
им (отсутствие сочувствия к героям делает его прозу еще более леденящей, и
некоторых читателей эта особенность романа может отпугнуть; кажется, что
Кэмпбелл не написал свой роман, а вырастил его в чашке Петри): Клэр Фрейан, с
ее короткими толстыми ножками и мечтой об изяществе, Эдмунд, с его злобными
мечтами о будущей славе, и в первую очередь Джордж Пу, потому что только здесь
Кэмпбелл как будто проявляет подлинные эмоции, – Джордж Пу, который просиживает
весь фильм и ругает двух девочек-подростков за то, что они уходят, не дожидаясь
конца национального гимна.