--Ничего! Ерунда, переживем!--ответила я ей
весело, хотя и удивилась тому, что весь класс уже знает про моего отца.
А Ритка развивала тему:
--Да-а. Бедный Муромский! Так вляпался!
--А при чем тут он?
--Как при чем, ты что, не знаешь что ли?
Тут Ритка осеклась. Ее подружка толкнула ее в
бок, сделав выразительные глаза.
--А я думала, ты знаешь..,--растерялась моя
одноклассница.
--Да что, что я знаю-то?--спросила я, все еще
улыбаясь, хотя внутри все похолодело.
Что бы я ни услышала сейчас, главное - не
подать виду...
--Ну, что Муромский с Серовой...
--Что, опять встречаются?--перебила я ее.
Ничего. Я это предвидела!
--Нет. Женятся.
--Что?..
Все вдруг стихло. В глазах появился какой-то
странный туман, будто я нырнула в мутную воду. Толпы мальчиков и девочек
мечутся в каком-то дьявольском танце, размахивают руками, кидают зловещие
красные шары...Тут же испуганная Ритка с шевелящимися губами. Я не слышу ее
слов, я угадываю их: беременна... на третьем месяце... все уже решено...
И вот все снова ожило. Заговорило, закричало,
загудело. Мир воскрес и не заметил, что стал совсем другим. И я отчетливо
услышала Риткин голос:
--Бети, ты что? Что с тобой? Ты так побледнела,
а ну-ка присядь.
--Все в порядке, Марго.
Я отстранила девчонок и направилась к выходу.
Ноги сами меня понесли, потому что только одно я осознавала совершенно точно:
нужно поскорей отсюда уйти, чтоб не встретиться с ними. Но подойдя к двери
актового зала, я увидела их, входящих в вестибюль: ее, счастливую и
улыбающуюся, стряхивающую мокрый зонтик и его, сосредоточенного и серьезного,
будущего отца семейства.
Меня словно ударило током, оцепенение спало. Я
заметалась, рванулась обратно, потом снова к выходу и, ничего не видя, налетела
прямо на Сомова.
--Ты что, Косовей, сдурела! Смотри, куда
несешься!
Я уцепилась за него, как за спасительную
соломинку:
--Мишка, миленький! Выведи меня отсюда
как-нибудь! Я не могу, не могу с ними встретиться!
--Да с кем? Черти что ли за тобой гонятся?
--Я тебя умоляю! Хочешь, на колени встану?
Я ничего не соображала и, кажется, собиралась
осуществить это. Сомов испугался не на шутку.
--Да ты сбрендила что ли?! Вон же выход!--
воскликнул он, обернувшись, и, сразу заметив Муромского вместе с Серовой у
дверей, тут же все понял. Многозначительно вскинув брови, он произнес:--Ну
ладно, идем. Выведу тебя через спортивный зал.
Мы вышли, минуя вестибюль, к спортивному залу.
Сом раздобыл где-то ключи и открыл дверь.
--Может тебя проводить? А то, не дай бог, под
машины начнешь бросаться,--спросил он, выпуская меня на улицу.
--Со мной все в порядке, спасибо,--ответила я и
шагнула в дождливые сумерки.
Я ушла, оставив плащ и зонтик в раздевалке, и
ноги сами понесли меня по заученной с первого класса дороге к дому. Снова
начался дождь. Мокрый шифон облепил мои коленки, волосы прилипли к щекам, а
ледяной ветер пронизывал насквозь. Я шла, не видя дороги, наступая в лужи, не
думая ни о чем и не замечая как...
...хлещет в лицо ледяная вода
И северный ветер в придачу.
Лишь только б вперед, лишь только бы прочь!
Ведь сердце мое в крови.
Мне горько и холодно, но я горда.
Мне больно, но я не заплачу.
Я женщина, вновь уходящая в ночь
От света чужой любви.
Внезапно на моем пути возник серый, обледенелый
и грязный сугроб. Я остановилась. Как он оказался здесь в конце мая? Почему не
растаял? Да просто сюда никогда не заходит солнце, и он сумел выжить и не
расплылся водой, и сиял теперь грязно-матово под фонарями его холодный панцирь.
Он встал на моем пути гигантским айсбергом в теплом море моих пропавших надежд.
Я стояла, будто околдованная перед этой жалкой горкой снега, не решаясь обойти
ее, словно это было невозможно, как невозможно было уже ничего изменить.
Прохожие удивленно оглядывались на меня,
кто-то, кажется, спрашивал, что со мной. Наконец, дьявольский холод заставил
меня очнуться от оцепенения и, единственно верное решение тут же пришло в
голову: нужно уехать отсюда и подальше.
Вернувшись домой, я собрала свои вещи и на
первом же автобусе в 530 отправилась в деревню к бабушке.
Глава 7
Семь дней я провела в терраске, почти не выходя
на свет божий. Я ничего не могла даже есть, и бабушка Саша не на шутку
обеспокоилась моим состоянием.
--Уж не навели ли порчу на девку,-- говорила
она соседке, тете Глаше.--Быть того не может, чтоб из-за родительского развода
так убиваться.
А Глафира уже была готова помочь:
--Знаю, в Остаповке живет одна старуха - Фиона
Игнатьевна, всякие травы знает, заговоры. Она внучку твою в миг от сглаза
избавит и возьмет не дорого.
Я слышала, как бабушка разговаривала с теткой
Глашей, но мысли мои текли вяло. Не хотелось ни спорить, ни капризничать. Если
меня захотят отвести к знахарке, я не стану сопротивляться.
После долгих раздумий в своем добровольном
заточении, я решила покончить с собой. Мне казалось, что я не смогу жить в этом
новом измененном мире, где у меня нет отца и где не может быть надежды на
любовь. А в старый, такой удобный и уютный мир, где все было так понятно и
просто, никогда не суждено вернуться. Значит, выход мог быть только один.
Все мои мысли были направлены на изыскание
способа самоуничтожения. Я знала их много: отравиться, повеситься, перерезать
вены, утопиться и, наконец, самое страшное - самосожжение. Какая разница, каким
способом уйти из жизни, потом будет абсолютно все равно.
И все-таки, как хотелось узнать, как воспримут
отец и Муромский весть о моей смерти, посмотреть на их физиономии и
почувствовать себя отомщенной. Пусть бы до конца дней их преследовала мысль о
загубленной ими молодой жизни.
Я решила точно определить дату своего ухода,
подошла к настенному календарю, старому, позапрошлогоднему, но мне нужна была
только дата, и я, зажмурившись, ткнула пальцем куда-то в середину рябеньких
столбцов. Открыла глаза, посмотрела: палец упирался куда-то в июль.
Ну вот. Когда день был назначен, можно было все
обдумать спокойно. В конце концов, не мешало бы и как следует поесть. Да и
бабушкину бдительность нужно было усыпить, а то она и в самом деле решит, что у
меня не все в порядке с головой.