– Лесенька! – с улыбкой посмотрела
на девушку пожилая дама, одетая в темно-синее платье с белыми
пуговицами. – А Жаннуся только что уехала. Они с мамой в город подались.
Позвони ей скорей, наверное, они еще до шоссе не добрались, могут за тобой
вернуться.
– Ага, щас наберу, – откликнулась
Филимонова. – Мура, это Виолетта, она книжку пишет, хочет с тобой
поговорить! Ну, я побегу, вы тут без меня ля-ля…
Не успела я моргнуть, как девчонка ужом
соскользнула с крыльца и юркнула за угол теремка.
– Здравствуйте, – приветливо
улыбнулась Мура, – уж извините, Олеся такая торопыга, не представила вас
должным образом. Речь идет о диссертации? Вы новая аспирантка Антона Павловича?
Извините, зять на службе.
Я улыбнулась в ответ:
– Меня зовут не Виолетта, а Виола.
Фамилия моя Тараканова. Надеюсь, она не покажется вам смешной.
– Что вы, душенька, – склонила Мура
голову набок, – как можно смеяться над тем, что досталось от предков.
Насколько я знаю, Таракановы старинный род, уходящий корнями в глубину веков.
Вот первый Бирк поселился на Руси во времена Петра Первого. Царь-реформатор
вывез его из Германии. Говорят, тот немец был врачом, но, как вы понимаете, это
семейная легенда. И, если разобраться, по сути, он мне не кровный родственник.
Я урожденная Астахова, Бирк стала, выйдя замуж. Проходите в дом, нелепо стоять
на пороге.
Проведя нежданную гостью в просторную, немного
темную комнату, Мура радушно предложила:
– Садитесь и изложите свое дело.
Я опустилась на черный кожаный диван. Вот уж
не предполагала, что у кого-то еще сохранилась подобная мебель: огромная
спинка, над ней полка со статуэтками, подлокотники шириной с табуретку и
высокие, пухлые подушки в качестве сиденья. Впрочем, кресло, в котором
устроилась Мура, смотрелось еще более древним. Откровенно старым выглядел и
оранжевый абажур с бахромой, висевший над круглым обеденным столом, застеленным
темно-бордовой плюшевой скатертью.
– В прошлом я преподаватель немецкого языка,
а сейчас пишу книги, – завела я разговор. – Некоторое время назад
серия «Жизнь замечательных людей» сделала мне заказ на повесть об институте,
которым в свое время руководил Матвей Витальевич Колосков. Увы, в архивах
сохранилось мало материала, поэтому я пытаюсь найти бывших сотрудников и
поговорить с ними. Ваш муж, Феликс Бирк, вроде работал с Колосковым?
Лицо Муры вытянулось.
– Как лучше к вам обращаться? – тихо
осведомилась она. – Просто Виола, без отчества?
– Хорошие знакомые зовут Вилкой. – Я
попыталась установить контакт.
Мура кивнула:
– Ваша книга будет посвящена институту
или сугубо Матвею?
– Намереваюсь написать историю
коллектива, а Колосков долгое время стоял во главе его.
– Понятно, – протянула Мура, сложила
руки на коленях и уставилась в окно, полузакрытое темно-синей гардиной.
В гостиной повисла напряженная тишина, мне
стало не по себе. Но тут хозяйка не совсем уверенно продолжила беседу:
– История не всегда похожа на свежий
пряник.
– Понимаю.
– Правда порой столь неприятна, что лучше
соврать.
– Может, и так, – согласилась я.
– Придется сказать о Матвее не самые
лучшие слова.
– У меня в планах нет намерения создать
панегирик Колоскову, – быстро сказала я, – издатели «ЖЗЛ» будут рады
острому материалу.
Мура вновь уставилась в окно.
– Матвей давно умер.
– Я знаю.
– Очень многие из нашего поколения ушли
на тот свет.
– Ну… да, – пробормотала я, не
понимая, куда клонит Бирк.
– Мало осталось непосредственных
свидетелей тех событий, – протянула Мура, – а воспоминания, как
правило, грешат субъективностью. Порой доходит до смешного. Был такой Моисей
Абрамович Кац. Слышали о нем?
– В принципе… где-то читала, –
обтекаемо ответила я.
Мура засмеялась:
– Душенька, простите старуху. Ну откуда
вам знать! Моисей Кац был очень талантливый математик, почти гений. Он близко
дружил с моим мужем Феликсом, часто бывал в нашем доме. Интеллигентный,
энциклопедически образованный ученый. Но сейчас не о его уме речь. Моисей имел
стандартный рост, что-то около метра семидесяти пяти, во всяком случае, был не
выше Феликса. Так вот, через много лет после трагической кончины Моисея его
бывший аспирант Радий Крымов написал книгу воспоминаний об учителе и подарил ее
мне с трогательной надписью. В мемуарах Моисей назван лысым мужчиной огромного,
почти двухметрового роста. Так вот, оба эти утверждения ошибочны. Кац не был
лысым – он брил голову. Уж не знаю, по какой причине у него появилась эта
привычка. Как-то мы семьями отправились на два месяца в Крым, и я очень
удивилась: у Моисея на голове за время отдыха выросли буйные кудряшки. А теперь
насчет роста… Радий очень мелкий, пониже меня, а во мне всего-то метр
шестьдесят. Кстати, такой рост не помешал Крымову стать замечательным ученым.
Радий всегда смотрел на Моисея снизу вверх, в прямом и переносном смысле, вот
Кац и казался ему великаном. Людей, которые лично помнят Моисея, уже мало на
свете. Спустя лет десять уйдут и они, а книга останется. И, прочитав ее,
потомки будут уверены: ученый Кац был лысым гигантом.
– Поэтому столь ценен ваш рассказ, –
подхватила я, – хочу записать его дословно. Вас не испугает диктофон?
Мура поежилась:
– Получится, что я свожу счеты с
покойным. Матвея нет в живых, а мне придется вспомнить не очень приятные для
него вещи. Вполне вероятно, что оценка событий Матвеем сильно бы отличалась от
моей, но оправдаться он не сумеет. Право, это некрасиво. Хотя, признаюсь, я
испытываю огромное желание выплеснуть негатив.
– О ректоре нельзя сказать ничего
хорошего? – Я решила подтолкнуть Муру к повествованию.
– Я постараюсь сохранять объективность, –
вздохнула Мура. – Из Матвея получился отличный советский руководитель, и
он сознательно принял решение стать «голубчиком». Очень хорошо помню тот день –
Матвей тогда с Феликсом крепко поругались. Муж всегда отличался детским максимализмом,
вот он и налетел на приятеля, обозвал его предателем, а Колосков не обиделся,
спокойно ответил: «У каждой медали две стороны. Ты однобоко смотришь на
проблему. Если ректором станет Потапов, всем придется плохо. Да, я «голубчик»,
но, исполняя данную роль, я сумею многим помочь, тебе в том числе! Ты сколько
раз говорил, что мучаешься в городе? Так вот, получишь дачу!»