Жюстина, или Несчастья добродетели - читать онлайн книгу. Автор: Маркиз Де Сад cтр.№ 97

— Ну и как твои дела? — поинтересовался я.

— Скоро увидите, образчик добродетели, — отвечал мне Александр. — Разве вы не слышали о девушке, которую должны нынче вечером повесить за попытку отравить свою мать?

— Да, но эта девушка, — моя сестра; это она дарила тебе наслаждение, а эта казнь — дело моих рук.

— Ты ошибаешься, Жером, это моя работа.

— Негодяй! — воскликнул я, бросаясь на шею друга. — Теперь я вижу, что мы молча действовали одними и теми же средствами, разве это лучше всего не доказывает, что мы созданы друг для друга? Спешим, толпа собирается, сейчас наших сестер приведут к эшафоту, пойдем насладимся их последними мгновеньями.

Мы взяли экипаж и не успели приехать на площадь, как привели наших жертв.

— О Фемида! — возликовал я. — Как любезно с твоей стороны, что ты послужила нашим страстям!

У Александра, как кол, топорщился член, я начал ласкать его, он оказал мне ту же услугу, и мы, глядя в лорнеты на обвязанные веревкой шеи обеих наших потаскух, залили бедра друг друга спермой как раз в тот миг, когда бедные игрушки нашего злодейства благодаря нашим заботам умерли самой ужасной смертью.

— Вот истинное удовольствие, — сказал мне Александр, — нет на свете ничего слаще этого.

— Да. Но если такое необходимо в нашем возрасте, что мы еще придумаем, когда угасающие страсти потребуют более сильных стимулов?

— Что-нибудь да придумаем, — ответил Александр, — только ни за что не станем воздерживаться от удовольствий в призрачной надежде прожить подольше, ибо это полнейшая чепуха.

— А твоя мать жива? — спросил я своего кузена.

— Нет.

— Тогда ты счастливее меня: моя еще дышит, и я собираюсь разделаться с ней.

Я побежал домой и сдержал слово: преступление было совершено моими собственными руками. И благодаря этому двойному злодеянию я провел ночь в море уединенных наслаждений в тысячу раз более острых, нежели те, что предлагает нам распутство в окружении самых сладостных предметов своего культа.

В последние годы жизни матери наша коммерция шла довольно вяло, и я решил продать то немногое, что имел. Это должно было дать мне средства на три или четыре года приличного существования. Затем я собрался попутешествовать, оставил в пансионе дочь, рожденную кузиной, с намерением когда-нибудь бросить ее в жертву своим удовольствиям, и отправился в путь. Полученное мною образование давало мне возможность найти место учителя, хотя я был еще слишком молод для этого; я приехал в Дижон и в этом качестве устроился в доме советника парламента, у которого было двое детей: сын и дочь.

Профессия, которую я избрал, как нельзя лучше подходила для моих сладострастных упражнений, и в своем воображении я уже видел вокруг себя многочисленных жертв своей страсти в лице порученных мне воспитанников. Ах, как будет приятно, думал я, злоупотреблять доверием родителей и наивностью их чад! Какое благодатное поле открывалось для этого чувства внутренней озлобленности, которое меня пожирало и требовало отомстить самым жестоким способом за оказываемое мне расположение! Надо поскорее напялить на себя мантию философии, и она вскоре станет для меня прикрытием всех пороков… Такие мысли одолевали меня в двадцать лет.

Имя чиновника, у которого я устроился, было Мольдан, между прочим, он сразу оказал мне самое полное доверие. Мне предстояло заняться воспитанием пятнадцатилетнего юноши по имени Сюльпис и его сестры Жозефины, которой было только тринадцать. Признаюсь вам, друзья мои, без всякого преувеличения, что никогда до тех пор не встречал я столь красивых детей. Поначалу на моих уроках присутствовала гувернантка Жозефины, затем эта предосторожность показалась хозяину излишней, и оба прелестных предмета моих страстных желаний оказались в полном моем распоряжении.

Юный Сюльпис, которого я внимательно изучал, продемонстрировал мне две своих слабых стороны: во-первых, огненный темперамент, во-вторых, чрезмерную страсть к сестре. Прекрасно! Так подумал я, как только обнаружил это, теперь-то я совершенно уверен в успехе. О милый мальчик! Как я желаю разжечь в тебе факел бурных страстей, и твоя очаровательная наивность послужит мне фитилем.

С самого начала второго месяца моего пребывания в доме господина де Мольдана я готовил первые атаки: поцелуй в губы, рука, будто случайно засунутая в панталоны, очень скоро обеспечили мой триумф. Сюльпис находился в адском возбуждении и при четвертом движении моих пальцев плутишка обрызгал меня спермой. Я тут же сторицей отплатил ему. Боже мой, какой зад! Передо мной был зад самого Амура: какая белизна! Какое изящество! Какая упругость!.. Я осыпал его жаркими ласками и принялся сосать его небольшой очаровательный член, чтобы дать мальчику необходимые силы выдержать новый натиск. Сюльпис вновь пришел в возбуждение, я поставил его в соответствующую позу, увлажнил языком отверстие, которое жаждал обследовать, и за три движения оказался в его заднем проходе; конвульсия, встряхнувшая его тело, возвестила о моем торжестве, и скоро его увенчали потоки семени, сброшенного в глубину задницы моего прелестного ученика. Воспламенившись страстными поцелуями, которыми я, не переставая сношать его, покрывал свежие сладостные уста моего прекрасного любовника, спермой, которой он поминутно окроплял мне руки, я снова ощутил твердость в чреслах, и четыре раза подряд мой мощный орган оставил в его потрохах неоспоримые свидетельства моей страсти к нему. И тут случилось невероятное: по примеру школяра из Пергамо Сюльпис посетовал на мою слабость.

— Неужели это все? — вопросил он.

— Пока все, — ответил я, — но не волнуйся, любовь моя, нынче ночью я тебя загоняю. Мы ляжем вместе, никто не будет нам мешать, и в постели я надеюсь доказать тебе свою силу, которая вряд ли тебя разочарует.

И вот она наступила, эта желанная ночь, но увы, Сюльпис, я уже насладился тобой, и с глаз моих спала повязка; я достаточно познакомил слушателей со своим характером, чтобы вы поняли, что с исчезновением иллюзии в моем сердце разгоралось новое желание, утолить которое могло только злодейство. Однако я сделал над собой усилие: Сюльпис десять раз подвергся содомии, отплатил мне пятью заходами, еще семь раз пролил мне в рот и на грудь свою кипящую сперму и на следующее утро оставил меня в чувствах, которые, надо сказать, были далеко не в его пользу.

Между тем мои планы все еще тормозила осторожность: я получил только половину добычи, и чтобы присовокупить к ней Жозефину, мне требовалась помощь Сюльписа. Через несколько дней после наших последних утех я заговорил с ним о его сердечных делах.

— Увы, — ответил он, — я безумно хочу насладиться этой очаровательной девушкой, но мне мешает робость, и я не смею признаться в своих чувствах.

— Эта робость, успокоил я его, — не что иное, как детская причуда; нет ничего плохого в том, чтобы желать свою собственную сестру, напротив, чем теснее наша связь с предметом нашего желания, тем больше оснований удовлетворить его, ибо нет ничего священнее страстей, и противиться им — большой грех. Я уверен, что ваша сестра испытывает к вам те же чувства, какие сжигают ваше сердце, смело признавайтесь ей и увидите, с какой радостью она вам ответит; однако не надо долго тянуть, так как решительность есть залог успеха: кто щадит женщину, теряет ее, кто действует решительно, может рассчитывать на победу, и впредь остерегайтесь давать дамам время на размышления. Только в одном я опасаюсь за вас: я имею в виду любовь. Вы — пропащий человек, если вздумаете играть в метафизику. Запомните, что женщина создана не для того, чтобы любить ее, у нее нет никаких достоинств, дающих ей право претендовать на это: она существует лишь для нашего удовольствия, только для этого она и дышит. И только под таким углом зрения вы должны рассматривать вашу сестру, сношайте ее на здоровье, а я помогу вам по мере своих возможностей. Чем больше воздержанности, тем больше детской слабости: добродетель губит юношу, только порок красит его и служит ему.