Здесь юный Фьерваль высказал желание сношаться с Розали: он
обнял ее и начал целовать и возбуждать.
— Забирайся в задницу, чего ты ждешь, дурак! —
крикнул ему Роден. — Неужели ты боишься уступить своим желаниям? Разве
такие выводы ты сделал из моей лекции? Если хочешь содомировать мою дочь, я
заключу ее в объятия: мне нравится чувствовать себя сводником. Моя сестра будет
ласкать тебе зад, а ты. Марта, позволь ему лобзать твою несравненную жопку, мы
должны бросить этого ангелочка в бездну удовольствий, чтобы он насытился ими
сполна.
Покорной Розали пришлось выдержать этот натиск… Это ей-то,
чьей сущностью была добродетель! Ей, которая мечтала о счастье в монастыре или
в лоне Божьем!
Фьервалю не потребовалось много времени: он был сильно
возбужден и скоро кончил. Роден, который держал свою дочь на коленях,
наслаждался тем, что во время процедуры обсасывал ей язык, а в конце пожелал
облизать член юноши, вытащенный из ее заднего прохода. Он слизал все семя до
последней капли, и это привело его в такое сильное волнение, что он немедленно
начал содомировать Леонору и свою дочь поочередно, целуя при этом зад Фьерваля;
Селестина и Марта с обеих сторон щекотали ему спину розгами; он опять
извергнулся в заднее отверстие дочери, не забывая теребить нежные ягодицы
Леоноры.
После таких подвигов бравый учитель сел за стол, а Жюстина,
униженная и пристыженная всем увиденным, молча вопросила себя, уединившись со
своей совестью: «О Господи! Неужели я родилась для того, чтобы жить посреди
порока и бесстыдства? Может быть, желая испытать мое терпение, твоя
справедливость осуждает меня на такие жестокие муки?»
Если бы не исключительная привязанность к юной подруге, мы
не сомневаемся что Жюстина сразу покинула бы этот дом. Но добродетель придавала
ей силы, и наша героиня надеялась вырвать Розали из когтей разврата. Эта
надежда укрепляла ее в терпении, а между тем Роден решил узнать, что можно
получить от новенькой.
Не прошло и двух недель с тех пор, как Жюстина появилась в
Сен-Марселе, когда Роден, охваченный желанием, о котором мы уже рассказывали,
как-то утром зашел к ней. После обычной беседы общего характера он заговорил о
своих страстях. Не привыкший к долгим разглагольствованиям там, где дело
касалось его чувств и физических потребностей, злодей схватил девушку за талию
и завалил ее на кровать.
— Пустите, сударь, — взмолилась добропорядочная
дева, — пустите, или я созову весь дом, и все узнают, какие гнусности вы
мне предлагаете. И по какому праву скажите Бога ради, вы хотите сделать из меня
жертву вашей жестокости? Только потому, что меня приютили? Но я приношу пользу,
я зарабатываю себе на жизнь, и мое примерное поведение должно уберечь меня от
ваших оскорблений. Имейте в виду , что нет на свете силы, которая может сломить
меня; да, я многим вам обязана, но я не собираюсь расплачиваться с вами своей
честью.
Роден, сбитый с толку сопротивлением, которого он никак не
ожидал в нищей и обездоленной сироте, испытавшей столько несправедливостей, не
спускал с Жюстины глаз.
— Послушай, дорогая, — сказал он после довольно
продолжительной паузы, — тебе не подобает разыгрывать из себя недотрогу,
и, как мне кажется, я имею какое-то право рассчитывать на твое понимание. Но
это не важно: я не хочу расставаться с тобой из-за такой, пусть и досадной,
мелочи, я рад, что в моем доме живет умная девушка, потому что все остальные
умом не отличаются. Если ты проявляешь столько добродетельности в этом случае,
надеюсь, ты такова во всем, и мои интересы только выиграют от этого. Моя дочь тебя
любит, она постоянно умоляет меня, чтобы я уговорил тебя остаться здесь
навсегда, вот об этом я тебя и прошу сейчас.
— Сударь, — ответила Жюстина, — я не буду
здесь счастлива; на меня будут смотреть с завистью, и мне все равно придется
уйти.
— Не бойся зависти моей сестры или гувернантки,
которая, кстати, будет подчиняться тебе, что же до сестры, то я знаю, что она к
тебе расположена. Поэтому не сомневайся, что тебе всегда будут обеспечены моя
защита и мое доверие, но чтобы заслужить их, ты должна понять, что самое
первое, что от тебя требуется, — абсолютная преданность. Здесь, в этом
доме, происходит много такого, что противоречит твоим принципам, но ты должна
все видеть и все слышать и не позволять себе никаких размышлений. Да, да,
Жюстина, — с жаром продолжал Роден, — если ты на это согласна,
оставайся с нами; посреди многочисленных пороков, к которым меня толкает мой
бешеный темперамент, мое испорченное сердце, я, по крайней мере, смогу
утешиться тем, что рядом со мной находится добродетельное существо, которое
поможет мне припасть к стопам Господа, когда я насытюсь развратом.
«Вот так! — подумала в этот момент Жюстина. Значит
добродетель все-таки необходима, все-таки нужна человеку, раз уж этот
закоренелый злодей утешается ею». Наша добрая героиня вспомнила о просьбе
Розали не покидать ее, ей показалось, что в Родене осталось что-то хорошее, и
она решилась принять его предложение.
— Тогда, Жюстина, — сказал Роден, — ты будешь
теперь жить вместе с моей дочерью, а не с остальными женщинами, и я назначаю тебе
четыреста ливров жалованья.
Это означало целое состояние для несчастной сироты.
Возгоревшись желанием привести Розали к добру, а может быть, и ее отца заодно,
если она приобретет над ним какую-то власть, Жюстина не пожалела о своем
решении, и Роден привел ее к своей дочери.
— Розали, до сих пор у меня не было особого желания
связать судьбу Жюстины с твоей, а сейчас это намерение стало радостью и
утешением моей жизни, и соизволь принять из моих рук такой подарок.
Девушки горячо обнялись, и Жюстина стала жить в доме уже в
новом качестве.
Не прошло и недели, как наша умная и добрая девушка начала
трудиться над осуществлением своего благородного плана, однако закоренелость
Родена сводила на нет все ее старания. Однажды он такими словами ответил на
разумные советы этого добродетельного создания:
— Не думай, что почтение, которое я оказываю
добродетели в твоем лице, означает, что я готов принять ее или предпочесть ее
пороку: нет, Жюстина, совсем не так, и не заблуждайся на сей счет. Тот, кто
станет утверждать, что мое отношение к тебе доказывает либо верность, либо
необходимость добродетели, глубоко ошибается, и я буду очень огорчен, если ты
так думаешь. Хижина, которая служит мне убежищем на охоте, когда нещадно палит
солнце, конечно же не является монументом полезности, она полезна лишь в случае
необходимости. Скажем, подвергаясь какой-то опасности, я встречаю ничтожный
предмет, который гарантирует мне безопасность, и пользуюсь им. Так разве не
полезен данный предмет? Стоит ли презирать его за ничтожность? В обществе,
целиком порочном, добродетель была бы не нужна, но поскольку мы живем не в
такой среде, совершенно необходимо или изображать добродетель, или ею
пользоваться, чтобы уберечься от тех, кто ее проповедует. Если же никто ее не
принимает, она бесполезна: выходит, я прав, утверждая, что ее необходимость
вызывается либо убеждениями, либо обстоятельствами. Добродетель — и не надо
здесь обманываться! — не имеет бесспорной ценности, это лишь образ
поведения, который меняется в зависимости от климата и, следовательно, не более
реален, чем нравы, принятые в одной стране и не принятые в другой. Значит
только то, что полезно для любого возраста, для любого народа, во всех странах,
можно назвать по-настоящему хорошим; то, что не отличается неоспоримой
полезностью и непрерывно изменяется, не может претендовать на такое звание. Вот
почему теисты, создавая свою химеру, возводят незыблемость в число достоинств
Бога. Но добродетель совершенно лишена такого свойства. Существуют добродетели
не только религии, моды, обстоятельств, темперамента, климата, но и зависящие
of режима правления. Например, добродетели революции весьма далеки от того, что
дорого народу спокойному. Брут, величайший из мужей в условиях республики, был
бы колесован в монархической стране;