— Однако же, — возразила я, — мне часто
приходилось слышать, что существует высшая, естественная справедливость, к
которой всегда и всюду склоняется человек или, по крайней мере, если и нарушает
ее, то горько сожалеет об этом после.
— Совершеннейшая чепуха, — перебил меня
хозяин. — Эта так называемая естественная справедливость — всего навсего
результат слабости человека, его невежества или его безумия, а чаще всего — его
злого умысла. Если он слаб, он непременно примкнет к лагерю сторонников
естественной справедливости и всегда найдет несправедливым поступок,
совершенный сильной личностью, который направлен против него, но стоит ему
набраться сил, и его взгляды на справедливость изменятся коренным образом и в мгновение
ока: с этого момента он будет почитать справедливым только то, что ему выгодно,
что служит его желаниям; посмотрите на него внимательно, и вы увидите, что
хваленая естественная справедливость основана на эгоизме, поэтому возьмите в
советчицы Природу, когда вы придумываете законы, ибо только так можно избежать
ошибки. Скажите, разве есть предел несправедливости, которую сама Природа
творит ежеминутно? Есть ли что-нибудь более несправедливое, чем, например, град
— каприз нашей праматери, — который разоряет бедного крестьянина и в то же
время не трогает ни одной грозди в винограднике его богатого соседа? Возьмите
войну, опустошающую целые страны по прихоти какого-нибудь тирана, или ту
непостижимую случайность, позволяющую злодею купаться в богатстве, между тем
как честный человек всю свою жизнь пребывает в нищете и в горе. Возьмите
болезни, которые выкашивают население целых провинций, или постоянную
закономерность, когда порок непременно торжествует, но не проходит и дня без
того, чтобы не была унижена добродетель. Так вот я вас спрашиваю, справедлива
ли поддержка, которую Природа постоянно оказывает могущественному человеку в
ущерб человеку беспомощному?
И можно ли считать несправедливым того, кто следует ее
примеру?
Стало быть — и иного вывода из всего сказанного мною быть не
может, — нет ничего дурного в том, чтобы попирать все надуманные принципы
человеческой справедливости, чтобы создать свои собственные законы,
продиктованные нашими собственными потребностями, и законы эти для нас всегда
будут самыми справедливыми, потому что они созданы в угоду нашим страстям и
нашим интересам — самым священным божествам в этом мире; если и существует
истинная несправедливость, то она заключается в том, что человек отдает
предпочтение иллюзиям, игнорируя чувства, данные ему Природой, которую
по-настоящему оскорбляет только наше небрежение этими чувствами. Вопреки
утверждениям вашего незадачливого философа Монтескье, справедливость не есть
нечто вечное, незыблемое для всех времен и народов, истина заключена в противоположном:
справедливость зависит от обычаев, характера, темперамента, национального духа
и морали населения. «Если бы дело обстояло таким образом, — пишет этот
мудрец, — если бы справедливость была лишь следствием условностей,
характера, темперамента и прочих человеческих качеств, эту ужасную истину лучше
всего было бы утаить от человечества…»
[1]
Но зачем скрывать от
людей эту важную истину? «Это чревато большими бедствиями, — продолжает
Монтескье, — ибо человек стал бы бояться человека, и пришел бы конец
беззаботному наслаждению собственностью, честью и самою жизнью». Но какая нужда
заставляет принимать этот ничтожнейший предрассудок и закрывать глаза на
истины, столь всеобъемлющие и жизненно важные? Как можно назвать человека,
который, видя, как мы входим в лес, где его только что ограбили разбойники,
даже не пытается предупредить нас о грозящей опасности? Так давайте наберемся
мужества сказать людям, что справедливость есть миф, давайте признаем открыто,
что у каждого из нас своя правда. Тем самым мы предупредим людей об опасностях,
которыми полна человеческая жизнь, и поможем им принять меры защиты и выковать
себе оружие несправедливости, так как только будучи таким же несправедливым и
порочным, как и все остальные, человек может избежать ловушек, подстроенных
другими. «Справедливость, — поучает нас Монтескье, — это видимое и
подлинное отношение между двумя предметами, которое существует реально,
независимо от того, какими они могут показаться отдельному человеку».
Встречался ли вам более очевидный софизм? Никогда не была
справедливость видимым и подлинным отношением, реально существующим между двумя
предметами. Справедливость вообще не имеет никакого реального существования —
она есть самовыражение страсти: моя страсть находит справедливость в одном
поступке, ваша находит справедливым совсем другой поступок, и хотя эти
поступки, как это обыкновенно бывает, противоречат друг другу, наши с вами
страсти находят их тем не менее справедливыми. Поэтому пора перестать верить в
фикцию: она не более реальна, чем Бог, в которого верят глупцы; в мире нет ни
Бога, ни добродетели, ни справедливости, нет ничего доброго, полезного или
необходимого, кроме наших страстей, и ничто в мире не заслуживает уважения,
кроме их последствий.
Но и это еще не все: сами несправедливые поступки необходимы
для поддержания мировой гармонии, которую неизбежно нарушает справедливый
порядок вещей. Так ради чего должен я воздерживаться от безумств, рождающихся
ежеминутно в моем мозгу, коль скоро доказано, что они служат высшему замыслу?
Разве моя вина в том, что через меня Природа осуществляет свой закон и свой
порядок на земле? Разумеется, нет. И если этого можно добиться только
посредством жестокостей, мерзостей и ужасов, надо относиться к ним спокойно и
так же спокойно совершать их, зная, что наши наслаждения отвечают целям Природы.
После такой беседы мы продолжили обход замка и еще раз
осуществили на практике теории, которые изложил мне русский великан. В конце
концов наши невыразимые словами деяния довели меня до такой степени истощения,
что мне пришлось запросить пощады и признаться, что у меня осталось одно
единственное желание — завалиться в постель и долго-долго не просыпаться.
— Как хотите, — сказал хозяин. — В таком
случае отложим на завтра посещение еще двух комнат, в которых вам непременно
надо побывать, так как вы увидите там поразительные вещи.
Мы с супругом удалились в свою спальню, и, закрыв за собой
дверь, я обратилась к своему последнему оставшемуся в живых спутнику:
— Итак, дорогой мой, мы попали в самое чрево порока и
ужаса; до сих пор фортуна благоволила к нам, но я чувствую, что пора уносить
ноги. Я совсем не доверяю этому монстру, поэтому наше дальнейшее пребывание под
его крышей чревато большой опасностью. Я захватила с собой надежные средства,
которые помогли бы нам избавиться от него, а после его смерти забрать его
сокровища и спокойно выйти на свободу. Но дело в том, что наш хозяин
представляет собой великую угрозу для человечества, а мои принципы, как тебе
известно, слишком похожи на его доктрины, чтобы я могла поднять на него руку.
Это означало бы исполнить человеческий закон и оказать услугу обществу, но я не
столь привязана к добродетели, чтобы совершить подобную глупость. Поэтому я
предлагаю оставить этого человека в живых, то есть не покушаться на самый дух
злодейства: в самом деле, разве может член «Общества друзей преступления»
лишить жизни такого выдающегося преступника? Да ни в коем случае!
Следовательно, мы должны его ограбить, но не более того; к тому же он много
богаче нас, а справедливость всегда была краеугольным камнем моей философии.
Ограбим его и бежим~ отсюда как можно скорее, иначе он все равно убьет нас —
либо ради своего удовольствия, либо для того, чтобы ограбить нас самих. Мы
подсыпем ему дурмана, а когда он заснет, заберем его деньги, прихватим парочку
самых прелестных рабынь из его гарема и вон отсюда.