— А ну-ка пукни, — приказал он, — или я укушу
тебя.
От неожиданности я не смогла удовлетворить его желание и
мгновенно почувствовала резкую боль в левой ягодице. Его зубы оставили глубокие
вмятины в моем теле. Потом он подошел ко мне спереди, и моим глазам предстало
суровое неприятное лицо.
— Засунь язык мне в рот. Я повиновалась, и он добавил:
— Срыгни или я снова укушу тебя.
Поняв, что не смогу этого сделать, я быстро отпрянула от
него. Старый пакостник пришел в ярость, схватил связку лежащих наготове розог и
минут пятнадцать порол меня; потом остановился и снова заглянул мне в лицо.
— Ты же видишь, что даже обычные процедуры, которые мне
очень нравятся, не дают результата, и эта штука у меня между ног так и не
проснулась. Спит мертвым сном. Чтобы поднять ее, мне придется изрядно помучить
тебя.
— В том нет необходимости, принц, — ответила
я, — поскольку скоро вы получите в свое распоряжение три восхитительных
создания, с которыми можете делать все, что пожелаете.
— Угу, но и ты очень привлекательна, особенно твоя
задница… — он раздвинул мне ягодицы. — Она очень-очень мне нравится, и мне
бы хотелось забраться туда.
С этими словами он снял свою одежду и аккуратно положил
сверху оправленный в бриллианты брегет, золотую табакерку, кошелек, разбухший
от денег (там оказалось двести луидоров), и два великолепных перстня.
— Давай попробуем еще раз. Займись моим задом: сильнее
щипай и кусай его и одновременно ласкай рукой мой член. —
Великолепно! — вскричал он минуту спустя, ощутив прилив сил в
чреслах. — А теперь ложись на диван, а я поколю твою попку вот этой
шпилькой.
Я легла лицом вниз.
— Лежи спокойно, — приказал принц, но когда я
испустила громкий вопль и едва не лишилась чувств при втором уколе, он смешался
и, испугавшись, что своим чрезмерным усердием нанесет оскорбление министру,
выскользнул из комнаты, надеясь, что его уход успокоит меня. Я поспешно
схватила его вещи, вбежала в соседнюю комнату, спрятала их и вскоре
возвратилась к Сен-Фону, который удивленно спросил меня:
— Что-нибудь случилось?
— Ничего, — спокойно ответила я, — но я
поспешила забрать вещи его высочества и нечаянно захлопнула дверь своего
будуара, ключ остался внутри, а вы же знаете эти английские замки… Впрочем, не
волнуйтесь: камзол и панталоны принца здесь, и если он не против, мы отложим
нашу беседу.
Я вытащила обоих гостей в сад, где все уже было приготовлено
для приема; принц забыл о своих вещах, надел костюм, который я ему подала, и
думал теперь только об удовольствиях, ожидающих его.
В тот вечер погода была безупречна; мы расположились в
беседке из роз, окруженной кустами сирени; на столе стояло множество свечей; мы
сидели на трех тронах, будто парящих в искусственных облаках, откуда исходил
аромат тончайших духов; в середине стола высилась гора из ярких цветов, среди
которых стояли чашки и тарелки из яшмы и фарфора и лежали золотые приборы. Едва
мы заняли свои места, как раскрылся потолок беседки и сверху спустилось
огненное облако; на нем восседали три фурии, и их змеи спиралями обвивали три
жертвы, которые должны были увенчать наше празднество. Фурии сошли со своей воздушной
колесницы, каждая подвела на цепочке свою жертву ближе к столу в ожидании.
Программа обеда не была предусмотрена заранее, а разворачивалась по желанию
гостей: стоило лишь захотеть чего-то, и фурии мгновенно подавали нужное блюдо.
Было приготовлено более восьмидесяти самых разных блюд, каждое подавалось на
отдельном подносе; было десять сортов вин, которые текли рекой.
— Надеюсь, ваша светлость доволен моей
распорядительницей?
— Я в восторге, — ответил старик, и я видела, что
голова его шла кругом от обилия еды и питья, а язык уже начинал
заплетаться. — В самом деле, Сен-Фон, я завидую вам, что у вас есть такая
дивная Дюльетта: я никогда не встречал более роскошного зада.
— Я тоже, — кивнул министр, — но, по-моему,
пора оставить эту тему и заняться телесами наших фурий, которые, если не
ошибаюсь, тоже великолепно сложены.
При этих его словах все три богини — три самые прекрасные
девушки, каких смогли раздобыть мои люди, обшарившие весь Париж, —
немедленно обнажили свою заднюю часть, подставив ее в распоряжение гостей,
которые долго целовали, облизывали и вгрызались в юные тела с огромным
удовольствием и насладились вволю.
— Дорогой мой Сен-Фон, — предложил принц, — а
что если эти фурии устроят нам самим порку?
— Розовыми ветками, — добавил Сен-Фон. Наши гости
спустили штаны, и обе задницы были жестоко выпороты гирляндами цветов и
прутьями, изображавшими змей.
— Очень возбуждающее средство, — заметил Сен-Фон,
снова усаживаясь за стол, и показал нам свой торчащий, как башня,
инструмент. — А вы, мой принц, возбудились хоть немного?
— Еще нет, — ответил несчастный старец удрученным
голосом. — Мне нужны более мощные средства; как только начинается разгул,
меня опьяняют жестокости, беспрерывно следующие одна за другой. Я люблю, когда
всех окружающих насилуют и терзают ради моего удовольствия, и я сам люблю
терзать их…
— Так вы бесчеловечны, мой принц?
— Я ненавижу людей.
— Не сомневаюсь в этом, — продолжал
Сен-Фон, — потому что в любое время дня и ночи меня также воспламеняет
неодолимое желание или же во мне зреет черная мысль нанести вред людям, ибо нет
на свете созданий, более отвратительных. Когда человек силен, он очень опасен,
и ни один тигр в джунглях не сравнится с ним в жестокости. А если он слаб,
тщедушен, несчастен? Тогда он просто-напросто низок, ничтожен и отвратителен —
и внутри и снаружи! Сколько раз я краснел от стыда за то, что родился среди
подобных существ. Утешает меня только то, что Природа дала им меньше, чем мне,
и что она каждодневно уничтожает их, поэтому я желаю иметь как можно больше
средств и возможностей способствовать их уничтожению. Я бы, будь моя воля, стер
их всех с лица земли.
— Однако при всем своем превосходстве, — вмешалась
я, — вы ведь также принадлежите к роду человеческому. Хотя нет! Когда
человек мало похож на остальных, на все стадо, когда он повелевает им, он не
может быть той же породы.
— Знаете, — сказал Сен-Фон, — она совершенно
права. Мы являемся богами, и нам должно воздаваться то же, что и им: разве не
мы диктуем законы и высказываем желания, которые выполняются без промедления?
Разве не очевидно, что среди людей, вернее, над людьми, есть порода, которая
намного выше всех прочих, та, которую древние поэты называли божествами?
— Что до меня, я не Геркулес, совсем не
Геркулес, — заявил принц, — я скорее хотел бы быть Плутоном, ибо мне
больше всего нравится подвергать смертным жутким мукам в аду.