— Я думаю, Жюльетта, — улыбнулся мне
Нуарсей, — ты только что получила самые надежные на свете гарантии,
поэтому можешь дать волю всем своим страстям с непременным условием, что мы
будем о них знать. Должен признать, господа, — продолжал мой любовник, прежде
чем я успела ответить, — что вы употребляете на благие дела власть, данную
вам законами и монархом нашей благословенной страны.
— Да, мы делаем все, что в наших силах, — скромно
отозвался Сен-Фон. — Тем более, что стараемся только для себя. Наш долг
состоит в том, чтобы сохранять и преумножать благосостояние подданных короля;
так разве не выполняем мы его, заботясь о самих себе и об этой неотразимой
девочке?
— Позвольте мне добавить, — вставил
Дальбер. — Когда мы получали свою власть, нам не было сказано, что мы обязаны
заботиться о том или ином конкретном человеке — нам просто поручили
содействовать общему счастью. Но сделать всех людей одинаково счастливыми никак
невозможно, поэтому мы полагаем, что честно выполняем свой долг уже тем, что
помогаем некоторым избранным.
— Однако, — продолжал Нуарсей эту тему с
единственной целью дать своим друзьям возможность блеснуть остроумием, —
укрывая от правосудия виновного и наказывая невинного, вы приносите обществу
скорее зло, нежели добро.
— Абсолютно не согласен с вами, — возразил
Сен-Фон. — Напротив, зло делает счастливыми гораздо больше людей, чем
добро, следовательно, я намного лучше служу общественному благу, защищая
порочного человека, нежели вознаграждая добродетельного.
— Фу! Подобные аргументы уместны разве что в устах
подлецов и негодяев…
— Дорогой мой, — вмешался Дальбер, — ведь это
ваши собственные аргументы, и вам не к лицу оспаривать их.
— Сдаюсь, сдаюсь — улыбнулся Нуарсей, разводя
руками. — Ну а теперь, после столь веселой беседы, можно и заняться делом.
Вы не хотели бы немного развлечься с Жюльеттой, пока не подойдут остальные?
— Нет, — ответил Дальбер. — Я не сторонник
уединенных утех. В подобных делах мне совершенно необходимы помощники, так что
я уж лучше потерплю и дождусь, пока соберется вся компания.
— Что до меня, — откликнулся Сен-Фон, — я с
удовольствием приму предложение Нуарсея. Пойдемте со мной, Жюльетта, мы скоро
вернемся.
Он завел меня в будуар, закрыл дверь и попросил раздеться.
Пока я снимала с себя одежду, он принялся рассуждать:
— Я слышал, что вы очень податливы и послушны. У меня
несколько странные желания — не отрицаю этого, — но вы же умница. Я оказал
вам неоценимую услугу, я могу сделать еще больше: вы порочны и мстительны, и
это очень хорошо. — Он протянул мне шесть lettres de cachet
[64]
,
в которые оставалось лишь вписать имена людей, которых я пожелаю отправить за
решетку на любой неопределенный срок. — Считайте, что это ваши игрушки, и
можете с ними позабавиться; а вот этот бриллиант стоимостью около тысячи
луидоров будет платой за удовольствие, которое вы мне доставили сегодняшним с
вами знакомством. Что? Нет, нет, дорогая, оставьте его себе — он ваш, к тому же
он ничего мне не стоил. Деньги на покупку этой вещицы взяты из государственной
казны, а не из моего кармана.
— О, Господи, ваша щедрость смущает меня…
— Она будет еще больше. Я хотел бы видеть вас в своем
доме. Мне нужна женщина, которая ни перед чем не остановится. Время от времени
я даю обеды, и вы мне кажетесь идеальным человеком, который сумеет управляться
с ядом.
— Боже мой, вы хотите кого-то отравить?
— Иногда другого выхода, не остается. Видите ли, под
ногами у нас мешается так много народу… Ага, вы хотите спросить насчет совести?
Ну, разумеется, об этом и речи быть не может. Это всего лишь вопрос техники.
Надеюсь, вы ничего не имеете против яда?
— Ничего, — ответила я. — В принципе ничего.
Могу поклясться, что меня не испугает ни одно мыслимое преступление, что все,
которые я до сих пор совершала, доставляли мне невероятные наслаждения. Правда,
я никогда не пользовалась ядом. Но если вы дадите мне такую возможность…
— О, божественная, — пробормотал Сен-Фон. —
Подойди, поцелуй меня, Жюльетта. Значит, ты согласна? Отлично. Я еще раз даю
тебе слово чести: действуй и не опасайся никакого наказания. Делай все, что
тебе покажется выгодным и приятным, и ничего не бойся: как только меч закона
будет занесен над тобой, я отведу его в сторону, и так будет всегда — обещаю
тебе. Но ты должна доказать, что годишься для того, что я имею в виду. Вот
взгляни, — и он подал мне маленькую коробочку, — сегодня за ужином я
посажу рядом с тобой одну презренную тварь, которую приготовил для испытания;
постарайся ей понравиться, будь с ней ласкова: притворство — вот лучшая маска
преступления, поэтому сыграй свою роль так, чтобы она ни о чем не догадалась, а
за десертом подсыпешь этот порошок в ее бокал. Действие яда будет быстрым, и я
узнаю, та ли ты женщина, какая мне нужна. Если все пройдет удачно,
благодарность моя будет безграничной.
— Я к вашим услугам, — с жаром откликнулась
я. — Приказывайте, сударь, приказывайте, и вы увидите, на что я способна.
— Восхитительно… восхитительно… Однако нам пора
развлечься, мадемуазель. Видите, в каком состоянии находится мой орган
благодаря вашему распутству, о котором я много наслышан. Погодите, не спешите,
прежде всего я желаю, чтобы вы раз и навсегда усвоили одно: от вас требуется
послушание, послушание во всем и всегда, и не послушание даже, а рабское
поклонение. Я желаю, чтобы вы это знали: я очень гордый человек, Жюльетта. Ни
при каких обстоятельствах я не буду обращаться к вам фамильярно, и вы не должны
говорить со мной на «вы». Обращайтесь ко мне «мой господин» или «повелитель»,
говорите со мной в третьем лице, в моем присутствии всегда принимайте
почтительный вид. Я знатен не только высоким положением, которое занимаю, но и
своим происхождением; богатство мое несметно, и меня уважают даже больше, чем
короля, а в моем положении нельзя не быть тщеславным; иногда всемогущий муж,
ослепленный мишурой популярности, позволяет толпе слишком близко приближаться к
себе и в результате теряет свое лицо, свой престиж, унижает себя, опускается до
уровня черни. Как природа создала в небе звезды, так на земле — знатных людей,
звезды же светят миру и никогда не снисходят до него. Моя гордость настолько
велика, что слуги стоят передо мной только на коленях, я предпочитаю
разговаривать через переводчика с этим презренным стадом, именуемым народ, и
глубоко презираю всех, кто не равен мне.
— В таком случае, — заметила я, — мой
господин должен презирать большую часть человечества, поскольку на свете очень
мало людей, кто мог бы считать себя ровней ему.
— Бесконечно мало, мадемуазель, вы правы, вот поэтому я
презираю всех смертных за исключением двух моих друзей, которые находятся
сегодня здесь, и еще нескольких человек — ко всем прочим ненависть моя
безгранична.