Интернат для брошенных мужчин - читать онлайн книгу. Автор: Марина Полетика cтр.№ 32

– Ты забыл сказать, что бить стекла тоже не разрешается, – тихо подсказал Володя.

В наступившей паузе Денис, до сих пор следивший за баталией молча, не выдержал и хихикнул. Петр Борисович посмотрел на него укоризненно – молод еще, вот поживи с мое, тогда узнаешь.

– Да, и окна тоже, – согласился Санька. – Короче, до весны мы тут живем. А дальше – смотря по поведению вашему. Мы, может, с Петром опять выбирать будем. Вас, баб, вон сколько! А нас мало! Вот ты, Верка, мне всю жизнь заела. Как женился, дурак, сразу после армии, так и заела. Я при тебе не мужик, а навроде этого… пуделя! Служи, не гавкай, тапки принеси! Уважения, одним словом, никакого!

Родин взглянул на Дениса, тот странно хрюкнул, закашлялся и пошел от греха подальше за печку греть чайник. Впрочем, и оттуда все было отлично видно и слышно, а уж пропускать местную версию «Дома-2» он не собирался.

– А Петра жена не понимает. Он человек тонкий, потому что художник. Талантливый. Ему поддержка нужна. Да, Петр? – обратился Санька к Петру Борисовичу.

Тот ограничился кивком – то ли был от природы несловоохотлив, то ли жизнь научила лишний раз не высказываться.

– Развратник он. Бабник. Бесстыжая морда. Позорит меня на всю деревню, – тихо и вроде бы даже жалобно произнесла Алевтина. – От баб его спасу нет. Всюду бабы. Без ничего. Голые. И в доме, и в сарае, и в бане. В огороде тоже. Через забор же видно все. Люди пальцем показывают, смеются. Из других мест приезжают поглазеть. Рехнулся, говорят, Алевтинин Петька на бабах-то. А сейчас и вовсе сбежал. А я, получается, с его бабами оставайся…

Денис за печкой не выдержал и захохотал. Людмила Петровна посмотрела на невзрачного, сидевшего на краешке табуретки Петра Борисовича с удивлением: она и предположить не могла, что за внешностью заурядного, побитого жизнью дедка скрывается отпетый Казанова. Надо же, в его-то возрасте – и в сарае, и в бане. В огороде уж совсем зря. Да еще при живой жене…

Петр Борисович, как человек действительно тонкого восприятия, сообразил, что симпатии хозяйки медленно, но верно переходят на сторону его супруги и его судьба висит на волоске.

– Я художник! – вдруг высоким срывающимся голосом закричал он. – Я, может, всю жизнь к этому стремился.

– Придурок ты, – вздохнула покинутая супруга. – Старый пень. А туда же. Куда конь, блин, с копытом, туда и рак с клешней. Смотри, пожалеешь. Ладно, оставайся. А я всех твоих баб изуродую. Топором. На куски распилю. Бензином оболью и подожгу.

– Умышленная порча чужого имущества, – заметил знаток юриспруденции Володя. – Статья сто шестьдесят седьмая. Штраф до сорока тысяч, исправительные работы до года, лишение свободы на срок до двух лет.

– Юра, а может, в полицию позвонить? – склонившись к Родину, тихо спросила Людмила Петровна. – Она, похоже, сумасшедшая. Вдруг изувечит кого? Ревность – страшное дело.

– Пока не надо, – прошептал ей Родин. – Я сам прослежу. Веру же уговорил, она вон сколько держалась.

– Если ты моих женщин хотя бы пальцем тронешь… Хотя бы одну… – пробормотал Петр Борисович. – Если ты… То я удавлюсь. И напишу, что ты виновата. Живи потом.

– Да пропадите вы пропадом! – всхлипнула Алевтина. – Сволочи! И без того бабам с вами жизни нет, так вам все мало, вы еще и свалить норовите. А нам как же?

– Парадокс, – сочувственно поддакнул Володя. – Вечный конфликт мужского и женского начал. Не так с нами хорошо, как без нас плохо.

Говорить больше было не о чем. Гостьи встали и направились к выходу. Но Верка уже почти от дверей вдруг метнулась назад и звонко чмокнула в щеку отшатнувшегося с перепугу Саньку. Хотела еще что-то сказать, но только махнула рукой. Провожать их никто не вышел, все остались сидеть за столом с остатками недоеденного ужина. И каждый думал о своем, как в песне поется. Только Юрий украдкой показал Людмиле Петровне поднятый вверх большой палец. Молодец, мол!

У наступившей зимы оказался серьезный характер. Еще с ноябрьских зарядил снег и шел, и шел, будто там, наверху, порвался мешок, а хозяева не замечают убытка. Столбик термометра упал и замерз на отметке минус двадцать. Вместе с ним за одну ночь замерзла Чусовая. Лесную дорогу завалило снегом, так что к заброшенному руднику было не добраться даже и с трактором, и полюбившуюся горожанам игру в золотоискателей пришлось отложить до весны. Вскоре в город пришел грипп, школы балансировали на грани карантина. Групповые экскурсии отменялись одна за другой, продажи встали, и ближайшая перспектива выглядела безрадостной. Редкие экскурсии выходного дня, когда приезжали одна-две семьи, ситуацию не спасали. И к началу декабря только что вставший на ножки и сделавший первые шаги бизнес Людмилы Петровны впал в зимнюю спячку вместе со всем заваленным снегом Большим Шишимом.

Обитатели интерната маялись от безделья. С неохотой Людмила Петровна разрешила им переселиться из утепленного, но все же не рассчитанного на двадцатиградусные морозы сарая обратно в маленькую комнату дома. Правда, и жильцов стало меньше: еще в октябре Володя уехал в город, к любовнице. Он исчез из жизни своей подруги три года назад, уверенный, что если уж жена не стала ждать перемены участи, то у любовницы и вовсе как у пташки крылья. А она разыскала его через знакомых, настояла на встрече. Оказывается, все эти годы она его любила и ждала независимо от того, был ли у него контрольный пакет акций того свечного заводика или давно оттяпали его.

– Да и вообще, пора, конечно, возвращаться, не век же играть в робинзонов, – подвел итог Володя. – Дела надо налаживать, чтобы не с голым задом туда ехать. А Юлька моя и немецкий знает, и английский. Не пропадем!

Уезжая, оставил Людмиле Петровне ключи от новенькой «Нивы» и доверенность с правом продажи. Возражений слушать не стал, даже поблагодарил.

Родин постоянно уезжал в город, зачем – не говорил, да никто особо и не спрашивал. Санька утром уходил на работу, вечером исправно возвращался в интернат. Петр Борисович и Денис, похоже, бездельничали – печь затопить да снег во дворе раскидать, вот и все дела. По вечерам вся теплая компания, чего греха таить, потихоньку выпивала под неусыпным присмотром и чутким руководством деда Семена, как старшего по званию и более опытного. Пили от скуки, с устатку, для «сугреву», чтоб не драли горло пластилиновые магазинные пельмени, и просто потому, что если уж собрались мужики в количестве больше двух, то нет повода не выпить. Людмиле Петровне это очень не нравилось, но она смотрела на происходящее сквозь пальцы. В конце концов, все в рамках приличий, очень умеренно, а главное, Юрий пообещал, что все будет в порядке, и именно так оно и было: редких экскурсантов встречали расчищенные дорожки, сияющий чистотой дом и запах пирогов. Козочка Динка, пользуясь дремучей неосведомленностью горожан, успешно дебютировала в роли козлика Серебряное копытце (одна баночка серебряной акриловой краски), а в избе возле печки звонко мурлыкала исполнительница роли бажовской кошки Муренки – подброшенная Краевым кошка.

Так и шли дела ни шатко ни валко, пока не наступило шестнадцатое декабря. Этот день Людмила Петровна вряд ли сумеет забыть при всем желании. Подвыпивший Денис ввязался в драку у сельского магазина. Кто первый начал, кто кому что сказал и кто что ответил, не суть важно, но оказавшийся в родной стихии Денис изрядно подпортил физиономии двум таким же выпивохам, а третьему мужику сломал руку. После чего счастливый и довольный вернулся домой и с чувством выполненного долга улегся спать на печку.