— А вдруг несчастный случай? Моя бабушка говорила…
Он громко захохотал, подошел ко мне и стал помогать раздеваться.
— Джиллиан, ты прекрасна… — убежденно произнес Гордон.
Вскоре наши тела сблизились, переплелись, соприкоснулись, слегка отпрянули и
соединились вновь. Мы лежали, крепко обнявшись, и нам было так легко, так
просто… Мы стали приятелями. Это не было настоящей любовью, мы лишь очень
нравились друг другу. Впервые в жизни мне не хотелось крикнуть: «Я люблю тебя!»
Это было ни к чему. Мы просто обнимались, смеялись, и я чувствовала себя в ладу
с миром.
С Гордоном было даже лучше, чем с Крисом. Мне это казалось
странным: я ведь не любила Гордона. Но в этот день я прекратила сердиться на
Криса. Я легла с Гордоном в постель вовсе не потому, что стремилась отомстить
Крису за Мэрлин. Я отдалась Харту, потому что хотела этого и он мне нравился.
Только и всего.
Я лежала в объятиях Гордона, смеялась, когда он рисовал на
мне восьмерки, обводя пальцем груди, и вспоминала строчки из книги Хилари:
«Только тот не предает мечту, кто целует радость на лету…»
Глава 23
Что ни говори, а октябрь выдался удачным: теплым, богатым на
встречи и полным дел. Саманте повезло со школой, а я хоть и не сумела полюбить
Нью-Йорк, но была близка к этому. Во всяком случае, не просто привыкла. Город
благоволил ко мне и всячески старался угодить. Пора листопада всегда приходит в
Нью-Йорк неожиданно и длится недолго, но это заставляет относиться к ней с
особенной нежностью. Тот, кто в это время уезжает из города, навсегда
запоминает его в золотистых тонах; тот же, кто остается, видит грязь, слякоть,
а потом, летом, мирится с вонью и ужасающей духотой. Но в пору листопада
Нью-Йорк прекрасен — красный, золотой, бурый, ясный, ветреный, бодрый; улицы
становятся чище, люди ступают по ним, как будто маршируя; всюду царит запах
жареных каштанов; в уик-энд город заполняют толпы молодых людей (хотя здесь хватает
и своей красивой молодежи), которым некуда податься, поскольку лето уже
кончилось, а кататься на лыжах еще рано. Это мое любимое время года, и если в
моем сердце есть уголок и для Нью-Йорка, то только благодаря листопаду:
двум-трем, от силы четырем неделям в конце осени.
На этот раз город расщедрился вдвойне. Эти волшебные недели
были живее, бодрее и прекраснее, чем когда-либо. Нью-Йорк всегда напоминал мне
потрепанную потаскушку, не слишком привлекательной внешности, которая время от
времени бывает в хорошей форме. Именно такой порой был для Нью-Йорка октябрь.
Мы с Гордоном виделись два-три раза в неделю, частенько
заходили в какое-нибудь «приличное место», иногда встречались после работы и
обедали либо у него, либо у меня дома. В середине месяца мы сложились, порылись
в записных книжках и устроили вечеринку. Было шумно и весело, собралась куча
людей, среди которых попадалось множество прелюбопытных типов. Впрочем, так
проходит в Нью-Йорке большинство вечеринок.
День Гордона был расписан по минутам, да и у меня хватало
дел, поэтому нам не грозило наскучить друг другу.
Все это было не слишком обременительно и постепенно входило
в свою колею, как и погода. Жизнь продолжалась.
Прошел День Всех Святых
[13]
, принесший
Саманте богатую добычу. Подарки ждали ее и дома, и у Гордона. Он пригласил ее к
себе, чтобы подразнить соседей, и это доставило Сэм огромное удовольствие. С
тех пор они с Гордоном стали закадычными друзьями.
День благодарения мы договорились скромно отметить у меня
дома, и я уже собиралась уходить с работы жарить индейку, когда в кабинете
раздался звонок. Это была Джулия Вейнтрауб.
— Хай! Я поговорила с доктором. Похоже, вы обеспечены
работой по крайней мере еще на месяц. Вот свинство! Впрочем, я не жалуюсь.
Неплохо в кои-то веки отдохнуть, а здесь к тому же есть парочка симпатичных
молодых врачей. Старому хрычу Джону Темплтону до них далеко. — Несмотря на
шутливый тон, чувствовалось, что она расстроена. Не так уж весело лежать на
спине со всеми этими скобками и вытяжками, и никакие молодые врачи тебе не
помогут. Я бы охотно променяла их даже на общество Элоизы Фрэнк. Бедная Джулия.
— Вы еще не разговаривали с Джоном?
— Да, я звонила ему. С минуты на минуту он вызовет вас
на ковер и сообщит приятную весть.
— Бросьте, вы прекрасно знаете, как здесь ждут вашего
возвращения. Нет проходу от расспросов, когда вернется Джулия. — Я
несколько преувеличивала, но решила, что это пойдет на пользу.
— Вранье. Но слышать приятно. Я видела гранки
последнего номера. Ваши материалы мне понравились. Так что, когда меня отсюда
выпустят, я могу остаться без работы… — Похоже, это ее всерьез беспокоило.
— Теперь вы сами врете, леди. Я здесь девочка на
побегушках, и то временно. Если это успокоит вас, могу умыть руки и надеть
белые перчатки. — Тут она рассмеялась и стала похожа сама на себя. —
Слушайте, серьезно, что говорят врачи? Есть улучшение?
— Не знаю. Они мало что сообщают. Насколько мне
известно, им придется кое-что перештопать. Это означает хирурга-ортопеда и
новую операцию, что мне совсем не по душе. Как минимум четыре недели коту под
хвост. Полная депрессуха. — Именно так она и выразилась.
— Ну, выше нос! Может, лучше отмучиться разом, чем
вернуться в больницу через полгода. Так что не расстраивайтесь. Вы ведь не
хотите, чтобы я из-за вас заработала геморрой? — Джулия фыркнула
снова. — Я зайду к вам в конце недели и расскажу все новости… Кстати, вы
помните симпатичное кресло в приемной у Джона?
— Ага…
— Так вот, я слышала, что вчера днем Люциус Баркли
трахнул на нем Элоизу. — Люциусом звали младшего редактора отдела
косметики. Однако это не вызвало бы гнева даже у сторонниц борьбы за женское
равноправие. В Люциусе не было ничего мужского. Абсолютно ничего.
Шутка возымела действие. Джулия зашлась от хохота.
— Ой, перестаньте!.. Мне больно смеяться… — В трубке раздались
фырканье и отрывистый смешок. — Вы все перепутали. Мне уже рассказывали
эту историю: не Люциус трахнул Элоизу, а она его. — Тут мы обе покатились
со смеху.
— О'кей, Джулия, как хотите, а в уик-энд я вас навещу.
Что-нибудь принести вам?
— Да. Мужика поздоровее.
— А на что же вам тогда молодые врачи? Слушайте,
оставьте хоть одного на мою долю! Не залеживайтесь, Джулия, мы соскучились по
вас. Я жду не дождусь, когда наконец сбагрю вам эту работу. Мечтаю пополнить
собой ряды безработных.
— Не прибедняйтесь. Ишь, размечталась: шесть месяцев!
Если вы рассчитываете, что я проваляюсь здесь полгода, то сильно ошибаетесь.
Поэтому не вздумайте бить баклуши… Ладно, до встречи… Эй, Джиллиан… Спасибо.
— Не глупите. Спасибо вам. И давайте обойдемся без
сантиментов, а то я сгорю со стыда. До встречи… Берегите себя.