Он познакомился со стайкой юношей, которые просто кипели от
гнева. Они считали, что родина их предала, что заключение в лагерях — нарушение
конституционных прав.
— Возможно, он станет юристом, — с надеждой
предположил Питер, а Так улыбнулся.
— Надеюсь.
Ближе к полуночи Питер встал и потянулся — сидеть на
деревянных ящиках было неудобно. Он прошел к конюшне попрощаться с Хироко, но,
заглянув в дверь, увидел, что она спит на своем самодельном матрасе,
завернувшись в одеяло.
Она выглядела так мирно, что Питер долго стоял, глядя на
нее, прежде чем тихо повернулся и вышел к Таку.
— Завтра приеду после занятий, — пообещал он перед
уходом. Он поступал так каждый день, а в выходные проводил с друзьями целые дни
и вечера. Теперь у него не было другой жизни, больше ему нигде не хотелось
бывать. Он даже ухитрился пронести мимо охранников кипу бумаг, и Так помог ему
исправить учебные планы. Это было единственным занятием Така, и он с жаром
предался ему. Пока Так работал, Питер мог больше времени проводить с Хироко.
Рэйко каждый день уходила в лазарет. Они провели в лагере
уже две недели, с тех пор прибыло еще несколько тысяч переселенцев. Теперь в
лагере собралось более восьми тысяч человек, искать уединенные места, прежде не
замеченные другими, становилось все труднее — нельзя было даже посидеть
спокойно, не слушая десятка разговоров со всех сторон.
Единственной отрадой Хироко и Питера был дальний конец
бывшего ипподрома, поле, заросшее высокой травой, где никто их не видел. Каждый
день они бывали там — чтобы прогуляться и побыть вдвоем. Немного побродив, они
садились на траву у ограды и почти исчезали в ней. Они сидели, словно дети в своем
укромном уголке, смеялись и болтали, забыв обо всем. Для них эти прогулки стали
подобны игре.
Питера удивляло, что охрана их не замечает, как и все
остальные, но он был рад такому послаблению правил. Они не делали ничего
предосудительного, и все же было чудесно, что их никто не замечал в столь
многолюдном месте.
Он ложился в траву, болтая с Хироко целыми часами, слушая,
как кузнечики стрекочут среди полевых цветов. На краткие минуты, глядя в небо,
они делали вид, что свободны, что все идет так, как было бы не случись войны.
— О чем вы замечтались, Питер-сан? — спросила
однажды Хироко, когда они лежали рядом, глядя, как плывут по небу облака. Со
времени прибытия в лагерь прошло ровно две недели, наступила середина мая,
установилась чудесная погода. Небо приобрело оттенок веджвудского фарфора.
— О тебе, — беспечно отозвался он. — А ты,
конечно, мечтаешь совсем не обо мне, дорогая? — поддразнил он засмеявшуюся
Хироко.
— Иногда я вспоминаю Киото… места, где бывала в
детстве. Когда-нибудь я покажу вам их.
Потом Питер задал вопрос, который до сих пор не осмеливался
высказать вслух.
— Ты сможешь быть счастлива здесь — я имею в виду в
этой стране?
Возможно, после таких испытаний для нее это окажется
немыслимым. Но Хироко задумчиво кивнула. Она и прежде размышляла об этом. Ей
хотелось вновь повидать родителей, но еще больше она мечтала быть рядом с
Питером.
— Смогу, — осторожно произнесла она, — если
мне позволят. Будет трудно жить здесь после войны, — добавила она,
вспоминая колледж и тамошних студенток.
— Мы могли бы уехать на восток. В прошлом году меня
приглашали работать в Гарвард, но мне не хотелось расставаться с Таком. —
Улыбнувшись, он окинул Хироко взглядом — она лежала в траве на боку, словно
присевшая на мгновение маленькая бабочка. — А теперь я радуюсь, что
отказался.
— Наверное, так и должно быть, Питер, — серьезно
отозвалась Хироко. — Может, судьба предназначила нас друг для
друга. — Высказанные вслух, слова звучали глуповато, но Хироко верила им.
Питер склонился и поцеловал ее, нежно коснулся лица ладонью, провел по шее, а
потом сделал то, на что еще ни разу не решался и что считал непозволительным.
Но их никто не видел, а Хироко лежала так близко, что он не смог вынести
искушения. Теперь у них всего было так мало — мало надежды, мало времени, почти
не было будущего, и ему не хотелось упускать то, что им осталось, — ни
единого мига. Он медленно расстегнул платье Хироко — лавандовое, шелковое, с
застежкой от ворота до подола, напоминающее кимоно. Он собирался расстегнуть
всего несколько пуговиц, но пальцы не останавливались, Хироко придвинулась
ближе, и вдруг Питер понял, что раздел ее. Под платьем оказалась комбинация
персикового цвета, она заскользила под его ладонью и легко спустилась вниз.
Под теплым солнцем Хироко вдруг оказалась совершенно
обнаженной, и Питер с изумлением понял, что она не остановила его. Это даже не
пришло ей в голову. Питер целовал и ласкал ее, прижимая к себе, а когда
почувствовал, что тонкие, проворные пальчики расстегивают рубашку, застонал и
стиснул ее в объятиях. Он знал, что давно пора остановиться, хотел этого,
обещал себе, но почему-то не мог, а Хироко не отталкивала его. Она хотела быть
здесь, рядом с ним, хотела принадлежать ему — и немедленно. Она и без того
принадлежала ему всем существом, сердцем и душой, и хотела отдаться ему
полностью, прямо сейчас, под летним небом. Это был один из считанных моментов,
отпущенных им, и ни один из них не мог решиться упустить такой случай.
Питер распустил ее длинные черные волосы, склонился над ней,
и Хироко не издала ни звука, когда он вошел в нее, чувствуя, как его душа
устремляется в небо, слитая с ее душой. Они парили в вышине часами, он впитывал
ее губами, руками, всем телом, и она отвечала на его ласки. Казалось, прошла
целая жизнь, прежде чем они пришли в себя, и Питер тихо вытянулся рядом с
Хироко, не разжимая объятий, гадая, сошли ли они с ума или, напротив, остались
единственными людьми в здравом рассудке на всей земле. Одно Питер знал
наверняка — он безумно любит ее.
— Я так люблю тебя, — прошептал он, и где-то
неподалеку защебетала птица, а Хироко улыбнулась ему в ответ. Она была уже не
робкой девочкой, а женщиной. — Любимая моя! — выдохнул он и обнял ее
как ребенка, с ужасом думая, как быть, если Хироко пожалеет о случившемся. Но в
ее глазах не было и тени упрека — только блаженство.
— Теперь я ваша, — тихо произнесла она. Питеру
даже не приходило в голову, что будет, если она забеременеет. Но они уже ничего
не могли поделать. Питер знал, что Хироко девственница, но в момент их
страстной любви даже не вспомнил об этом.
— Ты сердишься? — спросил он, тревожась за нее. Он
был перепуган тем, что причинил ей боль. — Мне так жаль. — Но жалел
он лишь о том, что мог напугать Хироко или заставить ее страдать. Его сердце
ликовало.
— Нет, любимый. — Она умиротворенно улыбнулась и
потянулась, чтобы поцеловать его. — Я так счастлива, что больше ни о чем
не хочу думать, — просто сказала она. — Я знаю, в душе мы уже давно
женаты.
Но Питер хотел сделать для нее нечто большее — особенно
теперь, когда ему предстояло уехать, однако ничего не мог придумать. Лежа
рядом, он медленно застегнул ее платье, а потом поделился с Хироко внезапно
пришедшей в голову мыслью. Он хотел, чтобы Хироко кое о чем расспросила в
лагере — наверняка здесь найдется тот, кто сумеет им помочь.