Действительная угроза исходила со стороны Лайэн, опасность
крылась именно там.
…Лайэн, постоянное напоминание о том, что, переступив
невидимые грани допустимого, Кизия может поплатиться жизнью, как случилось с
матерью. Эдвард предпочел бы, чтобы она больше походила на отца. Ему бы это
причиняло меньше боли. Однако так часто… слишком часто… дочь превращалась в
точную копию Лайэн; только она сильнее, умнее и даже красивее.
Кизия — дитя выдающихся родителей. Последнее звено в длинной
цепи высокого и прекрасного рода. И делом Эдварда теперь стало проследить,
чтобы с ребенком ничего не случилось. Опасная кровь Лайэн… Но с ребенком все
было в порядке, и Эдвард, подобно всем одиноким людям, не слишком смелый и
сильный, не особо красивый, восхищался ею. Его собственная, в меру изысканная
семья в Филадельфии была несравнима с теми сказочными людьми, которым он отдал
свою душу. Он стал их стражем. Хранителем Святого Грааля — Кизии. Сокровища.
Его сокровища. Поэтому он был рад, что ее планы работать в «Таймс» так жалко провалились.
Снова все будет хорошо. Хотя бы на время. Она принадлежит ему, ее защитнику, а
он — ей, своей повелительнице. Правда, до сих пор Кизия ни разу не приказывала
ему, но он боялся, что такой день придет. Она будет вести себя так, как ее
родители. Ему доверяли и приказывали, но не любили.
В случае с «Таймс» обошлось без приказаний. Кизия ушла сама.
На время она вернулась в школу, потом на лето улетела в Европу, а осенью вдруг
все снова изменилось. Она почти путала Эдварда.
Девушка вернулась в Нью-Йорк более оживленная, чем обычно, и
еще более женственная. На этот раз она не стала советоваться с Эдвардом, даже
не стала ставить его перед фактом и не доказывала, что она уже взрослая. В
двадцать два года сама продала квартиру на Парк-авеню, в которой жила вместе с
миссис Таунсенд — Тоти — на протяжении благостных тринадцати лет, и сняла две
отдельные небольшие квартирки, одну для себя, другую для Тоти, от которой
отделалась мягко, но решительно, не обращая внимания на ее слезы и протесты
Эдварда. Затем столь же решительно, как с квартирой, наладила дело и с работой.
И, надо сказать, весьма ловко.
Она поделилась с Эдвардом новостью за обедом в своей
отдельной квартирке, подавая ему отличное «Фюме Пюилль», — видимо, чтобы
смягчить удар.
Лишив Эдварда дара речи, Кизия поведала, что нашла
литературного агента и за лето опубликовала целых три статьи, послав их из
Европы. И, что самое удивительное, они ему очень понравились и запомнились
надолго. Заметка о политической жизни, написанная в Италии; статья о кочевом племени,
на которое она набрела на Ближнем Востоке, и презабавный пустячок о клубе поло
в Париже. Все три материала появились в американских газетах за подписью К.-С.
Миллер. А публикация последней статьи потянула за собой целую цепь событий.
Они открыли вторую бутылку вина, и на лице Кизии появилось
озорное выражение. Он должен ей кое-что обещать. У Эдварда противно засосало
под ложечкой. Значит, есть еще что-то. Ему всегда становилось не по себе, когда
взгляд Кизии делался таким. Он сразу напоминал Эдварду ее отца. Взгляд,
означавший, что все уже продумано, решение принято и ты ничего не можешь
изменить. Что она скажет?
Кизия достала утреннюю газету и развернула ее на одной из
страниц во второй тетрадке. Непонятно, что он мог там не заметить, — ведь
это была газета, которую он читал каждое утро, и весьма внимательно. Но она
указала на колонку светской жизни, которую вел некий Мартин Хэллам, — он и
впрямь сегодня ее пропустил.
Колонка действительно была необычной и появилась лишь месяц
назад. В ней с большим знанием дела, с легким цинизмом — прямо-таки мастерски
журналист описывал то, что творилось в личной жизни тех, кто принадлежал к
сливкам общества. Никто понятия не имел, кто же такой этот Мартин Хэллам, и
оставалось только ломать голову в поисках вероятного предателя. Однако, кем бы
он ни был, писал он без злости, зато был явно осведомлен о том, что людям
посторонним известно быть никак не могло. И сейчас Кизия обращала внимание
Эдварда на что-то в самой верхней части колонки.
Он внимательно ее прочел, но имя Кизии Сен-Мартин там не
упоминалось.
— И что?
— А то, что я хочу познакомить тебя с моим другом
Мартином Хэлламом. — Она торжествующе расхохоталась, и Эдвард почувствовал
себя довольно глупо. Стараясь подавить смех, Кизия пожала ему руку, — в
глазах ее скакшш знакомые аметистовые искры. — Привет, Эдвард. Я Мартин.
Как поживаешь?
— Что? Кизия, ты шутишь!
— Вовсе нет. Никто никогда не узнает. Даже редактор не
знает, кто это пишет. Все делается через моего литературного агента, а он
человек чрезвычайно скрытный. В — течение месяца я должна была давать им
материал, чтобы они смогли убедиться, что я знаю то, о чем пишу, а сегодня
наконец все решилось. Теперь колонка будет появляться регулярно три раза в
неделю. Разве это не божественно?
— Божественно? Это безбожно. Кизия, как ты могла?
— А почему бы и нет? Я не пишу ничего такого, за что на
меня можно было бы подать в суд, и я не выдаю секретов, которые могли бы
разрушить чью-нибудь жизнь. Я просто… ну, скажем, держу всех в курсе… и
развлекаю.
В этом вся Кизия. Достопочтенная Кизия Сен-Мартин… она же
К.-С. Миллер и Мартин Хэллам. И сейчас она вернулась домой после еще одного
лета, проведенного за границей. С начала ее карьеры прошло семь лет. Она
добилась успеха, и обаяние ее от этого еще больше выросло. В глазах Эдварда
успех придавал ей блеск загадочности, почти невыносимую притягательность. Кто
еще, кроме Кизии, сумел бы так долго продержаться? И написать все это? Только
Эдвард и литературный агент были посвящены в тайну, что Кизия Сен-Мартин ведет
еще одну жизнь, отличную от той, что так щедро живописалась в «Городе и
деревне», а иногда и в колонке «Таймс» под рубрикой «Люди».
Эдвард еще раз взглянул на часы. Теперь можно ей позвонить.
Уже одиннадцатый час. Он потянулся к телефону. Этот номер Эдвард всегда набирал
сам. После двух звонков Кизия ответила. Голос был хрипловатым, как обычно по
утрам, и это нравилось Эдварду больше всего. В нем было нечто очень интимное.
Эдвард иногда размышлял о том, что она надевает, отправляясь спать, а потом
всегда укорял себя за эти мысли.
— С приездом, Кизия! — Он улыбнулся газетной
фотографии, все еще лежащей перед ним на столе.
— Эдвард! — Радость в ее голосе обдала его
приятным жаром. — Я так по тебе скучала!
— Вряд ли так уж сильно, противная девчонка, если не послала
мне даже открытки. За ланчем в прошлую субботу Тоти сказала мне, что все-таки
изредка получала от тебя письма.
— Это совсем другое дело. Она просто с ума сойдет, если
я не буду давать ей знать, что жива. — Кизия рассмеялась, и Эдвард услышал
звяканье чашки о телефонную трубку. Утренний чай. Без сахара. И много сливок.
— А ты не думаешь, что я тоже могу сойти с ума?
— Нет, конечно. Ты же стоик. Это было бы дурным тоном.
Положение обязывает, и так далее, и тому подобное.