Она снова дома. В другом месте, но тоже дома. Большие
магазины и давно не знавшие ремонта многоквартирные дома, пожарные лестницы и
кондитерские, а за несколько кварталов отсюда — картинные галереи, кофейни и
чердаки, где обитают художники, писатели, скульпторы и поэты, бородатые, с
яркими платками на шее. Здесь по-прежнему поклонялись Камю и Сартру, а де
Коонинг и Поллок были живыми богами. Она быстро зашагала, сердце забилось
учащенно. Не следует придавать этому такого значения… не в ее возрасте… не те у
них отношения… не надо так радоваться своему возвращению… все могло измениться.
Но возвращение было таким приятным, и она не хотела, чтобы что-нибудь менялось.
— Привет, девочка. Где ты пропадала? — Высокий,
гибкий чернокожий парень, затянутый в белые джинсы, приветствовал ее с радостным
удивлением.
— Джордж! — Обняв, он подхватил ее на руки и
закружил в воздухе. Джордж танцевал в Метрополитен-опера. — Как я рада
тебе!
Он поставил ее, задохнувшуюся и улыбающуюся, на тротуар
рядом с собой и обнял за плечи.
— Леди, вы надолго пропали.
— Да, ты прав. Временами даже боялась, не исчезнет ли
здесь все без меня.
— Никогда! Сохо священен. — Оба засмеялись. —
Куда ты направляешься?
— Заскочим в «Партридж» выпить кофе? — Она вдруг
испугалась встречи с Марком. Испугалась, что все могло измениться. Джордж,
наверное, знал бы, но она не хотела расспрашивать.
— Лучше вина, и тогда на целый час я твой. У нас
репетиция в шесть.
Они выпили графинчик вина в «Партридже». Пил больше Джордж,
а Кизия вертела в руках пустой стакан.
— Знаешь что, детка?
— Что. Джордж?
— Смех на тебя берет.
— Потрясающе. И почему?
— Потому что я знаю, из-за чего ты нервничаешь и так
трусишь, что даже боишься меня спросить. Будешь спрашивать, или мне самому
сказать? — Он явно смеялся над ней.
— А вдруг это что-то такое, что я не хочу слышать?
— Чушь, Кизия. Почему бы тебе просто не пойти к нему в
студию и не убедиться самой? Так будет лучше. — Он поднялся и, сунув руку
в карман, вытащил три доллара. — Все мои сокровища. Ты просто идешь домой.
Домой? К Марку? Да, пожалуй… она так чувствовала и сама.
Он проводил ее, и Кизия оказалась перед знакомым подъездом
через дорогу от кафе. Она даже не посмотрела на окно, оглядывая вместо этого
лица незнакомцев и чувствуя нервную дрожь. Сердце ее колотилось, как молот,
пока она бежала по лестнице на пятый этаж. Запыхавшись и чувствуя, как кружится
голова, она остановилась на площадке и протянула руку, чтобы постучать. Дверь
распахнулась мгновенно, и Кизия оказалась в объятиях ужасно длинного,
неимоверно худого мужчины со спутанными волосами. Он поцеловал ее, поднял на
руки и внес внутрь, улыбаясь и крина:
— Эй, ребята! Это же Кизия! Как поживаешь, малышка?
— Как я рада! — Он усадил ее, и она оглянулась
вокруг. Те же лица, тот же чердак, тот же Марк… Ничего не изменилось. Ее
возвращение оказалось триумфальным. — Господи Иисусе, впечатление такое,
будто меня не было целый год! — Она снова засмеялась, кто-то протянул
бокал красного вина.
— И не говори… А теперь, леди и джентльмены… — Молодой
человек низко поклонился и широким жестом указал своим приятелям на
дверь. — Моя дама вернулась. Иными словами, ребята, убирайтесь!
Они добродушно посмеялись и удалились, на ходу бормоча
«пока». Не успела дверь закрыться, как Марк притянул ее к себе.
— Ох, малышка, я так рад, что ты наконец вернулась.
— Я тоже. — Она просунула руку под рваную,
испачканную красками рубашку и улыбнулась, глядя в его глаза.
— Дай на тебя посмотреть. — Он медленно стащил с
нее через голову рубашку, и Кизия осталась стоять, выпрямившись во весь рост:
волосы падают на одно плечо, теплый свет в ярко-голубых глазах — ожившая копия
наброска, висевшего на стене за ее спиной. Марк сделал его прошлой зимой,
вскоре после того, как они познакомились. Кизия медленно потянулась к нему — и,
когда он, улыбаясь, обнял ее, в дверь постучали.
— Убирайтесь!
— Нет, я не уйду. — Это был Джордж.
— Чертов ублюдок, какого дьявола тебе надо? —
Кизия, с обнаженной грудью, метнулась в спальню, и Марк рывком открыл дверь.
Огромный улыбающийся Джордж показался в двери, держа в руке
маленькую бутылку шампанского.
— Это для твоей брачной ночи, Маркус.
— Джордж, ты чудо! — Махнув на прощание рукой, тот
танцующей походкой побежал вниз по лестнице, а Марк, хохоча, закрыл
дверь. — Эй, Кизия! Как насчет шампанского?
Она вернулась в комнату, обнаженная и улыбающаяся, волосы
рассыпались по спине, в глазах смех, рожденный воспоминанием о шампанском в «Ля
Гренвиль» и платье от Диора. Совершенно абсурдное сравнение.
Она задержалась в дверях и. склонив голову, наблюдала, как
он открывает шампанское. Внезапно Кизия почувствовала, что любит его. Это тоже
совершенный абсурд. Оба знали, что ничего подобного быть не может. Оба
понимали… но так приятно ни о чем не думать, хотя бы мгновение. Не быть
рациональной, не быть благоразумной. Так прекрасно любить его, любить кого-нибудь
— кого угодно… так почему не Марка?
— Я скучал по тебе, Кизия.
— Я тоже, дорогой, я тоже. А еще я боялась, что ты
завел себе другую даму. — С улыбкой она глотнула приторный, пенящийся
напиток. — Так перенервничала, что даже не сразу поднялась к тебе. Остановилась
и выпила вина с Джорджем в «Партридже».
— Какие глупости! Надо было сразу идти сюда.
— Я боялась. — Она подошла к нему и провела
пальцем по его груди.
— Знаешь, Кизия, случилось кое-что невероятное.
— Что? — Ее глаза затуманились.
— У меня сифилис.
— Что? — Она в ужасе уставилась на него, и он
ухмыльнулся.
— Шутка. Просто было интересно посмотреть, как ты
отреагируешь. Нет у меня никакого сифилиса. — Он выглядел очень довольным.
— Боже ты мой, — усмехнувшись, она покачала
головой и снова обняла его, — ну и чувство юмора у тебя.
Марк ничуть не изменился. Он отвел ее в спальню и вдруг
хрипловатым, прерывающимся голосом сказал:
— На днях я видел в газете фотографию одной девушки.
Очень на тебя похожа, только старше и такая шикарная.
В его словах звучал вопрос. Вопрос, на который она не
собиралась отвечать.
— У нее какая-то французская фамилия. Не Миллер. А имя
было смазано, и я не смог разобрать. У тебя нет такой родственницы? Весьма
фешенебельная особа.
— Нет у меня такой родственницы. А что? — Итак, ей
пришлось лгать. Вместо скрытности — вранье. Ах ты, черт…