—Каждая жизнь имеет определенный смысл… и не беда, если ты еще не познал свой. У тебя еще есть время… Вот увидишь.— Я отпускаю его, и мужчина наконец выдыхает.
—Не делай так больше,— глухо произносит он.— Это было странно…— Потом внимательно всматривается в меня и добавляет: — Ты постоянно мне кого-то напоминаешь, но я так и не могу вспомнить кого…— Потом кладет голову на пол и затихает.
—Иди хотя бы на диван.
—Мне и здесь хорошо.
Я встаю и приношу ему подушку и покрывало — когда я укрываю его, тот почти уже спит.
Как жаль, что многие ищут смысл жизни на дне бутылки…
Достаточно было бы оглядеться вокруг!
За окном стемнело, а мне идти на другой край города… Страшно. Я не люблю темноту…
Захожу в комнату фрау Штайн и помогаю ей приготовиться ко сну — разговаривать не хочется, и я ограничиваюсь кратким «все хорошо, он уснул». Но только ничего хорошего во всей этой ситуации нет… Я как будто бы заглянула в шахту самого глубокого из колодцев (помню, видела такой в Вюльцбурге: сто сорок пять метров бесконечного погружения), и этот колодец — душа Патрика Штайна, глубокая, черная шахта из разбитых надежд и отсутствия какого-либо смысла… Я смахиваю с щеки предательскую слезу — мне до дрожи хочется оплакать своего прежнего друга, память о котором я хранила все эти годы, ведь этот нынешний Патрик, как будто бы совсем другой человек… Патрик с мятным мороженым на носу и с заразительной улыбкой «умер» где-то в течении минувших девяти лет, и я даже не знала, где находится его могила.
С этими мыслями я поднимаюсь в бывшую комнату фрау Штайн и укладываюсь на их с мужем широкую кровать — простыни пахнут пылью и затхлостью, но я не обращаю на это внимание и засыпаю почти мгновенно.
Просыпаюсь еще на рассвете с четко оформившейся в голове мыслью, не позволить Патрику опуститься на самое дно… Даже если сам он слишком инертен, чтобы бороться за себя — я сделаю это за него. И начну я, пожалуй, с выпивки…
На цыпочках крадусь на кухню, отмечая на ходу храп Патрика, раздающийся из гостиной — значит, все-таки он перебрался посреди ночи на диван — а потом начинаю систематически осматривать каждый кухонный шкафчик, по ходу дела избавляясь от множества просроченных продуктов, которые безжалостно отправляю в мусорную корзину.
Итого: три высокие бутылки с мутно-бордовой жидкостью, две бутылки со шнапсом и с десяток чекушечек, рассованных по всей кухне в виде созвездия Большой медведицы.
Я как раз собираюсь вылить в раковину последнюю бутылку шнапса, когда на кухне показывается взъерошенная голова Патрика с припухшими, покрасневшими глазами.
—Что это ты делаешь?— басит он грозным голосом, напугав меня своим неожиданным появлением до полусмерти.— Совсем ума лишилась?!— и в два счета сократив разделяющее нас расстояние, вцепляется в бутылку в моих руках, требуя: — Отдай сюда. Это мое!
И наши взгляды, словно рога двух упертых баранов на узком мосту, скрещиваются между собой в немом противостоянии. Бутылку я не выпускаю…
Через три четверти минуты Патрик смачно выругивается.
—Не ругайся при мне,— произношу я только, ощущая покалывание в онемевших пальцах.
—Так отдай бутылку… черт тебя подери!
—Не отдам.
—Что ты себе позволяешь? Кто дал тебе право лезть в мою жизнь?— и он раздраженно перехватывает бутылку повыше, там, где находятся мои пальцы…
Этот краткий телесный контакт заставляет мою руку непроизвольно разжаться, и Патрик с довольным видом салютует мне отвоеванной у меня бутылкой. Смотрю на него и ощущаю новый приступ одуряющего отчаяния, от которого узлом скручивает живот, а на глазах наворачиваются слезы… Я никогда не была плаксой, а тут глаза вечно на мокром месте. Что со мной? Мужественно борюсь с подступающими слезами, превозмогая дрожь в нижней губе.
Патрик больше не улыбается… Только смотрит колючим, злым взглядом.
—Да что б тебя,— кричит он наконец.— Что ты прицепилась ко мне, проклятая девчонка?!— и со всей силы швыряет отобранную у меня бутылку в раковину. Та оглушительно звякает о край, и меня окатывает фонтаном жидкости и стекла. Я испуганно вскрикиваю…
Патрик, должно быть, сам испуганный своим поступком и его неожиданными последствиями, добрую минуту смотрит на мою забрызганную алкоголем одежду, а потом молча выходит вон…
Глотая слезы, я собираю осколки разлетевшегося по кухне стекла и промакиваю бумажными салфетками мокрые пятна алкоголя, одуряющий запах которого делает и меня чуточку пьяной. По крайней мере неожиданное возвращение Патрика с медицинской аптечкой в руках представляется мне неким фантастическим видением моего одурманенного алкогольными парами мозга…
—Не реви,— кидает он мне несколько грубовато, а потом усаживает на стул перед собой.— Давай сюда руку…— Я послушно протягиваю правую ладонь.— Да не эту,— одергивает меня он,— другую…— И сам тянет к себе мою левую руку, на которой, как я только теперь замечаю, кровоточит едва заметная царапина.
Его неожиданная забота смущает меня, и я неловко бросаю «ерунда, ничего страшного», но Патрик все же протирает царапину ватным тампоном и наклеивает пластырь. Все это время я сижу ни мертва, ни жива… Едва могу дышать.
—Ты это, прости меня,— неловко произносит он, сосредоточенно укладывая назад в аптечку коробку с пластырями.— Я погорячился…— И наконец вскидывает на меня свои янтарно-шоколадные глаза: — Прости, такого больше не повторится.
Его слова заставляют меня улыбнуться:
—Ты на работу опоздаешь,— отзываюсь на это я, и мужчина тоже одаривает меня смущенной полуулыбкой…
—Я сегодня не пойду. У меня выходной.
—А, ясно…— Мы оба молчим, не зная, как нам теперь быть, а потом я вдруг спрашиваю:
—Можно я возьму машину, чтобы съездить домой? Мне… э… переодеться надо…
—Переодеться?— переспрашивает он недоуменно, а потом, должно быть, складывает в голове некий пазл, и неловким движением откидывает со лба взлохмаченные волосы.— Да, конечно… Хотя… ты могла бы взять сегодня выходной. Я ведь дома и могу присмотреть за матерью…
Я скептически окидываю взглядом его помятую физиономию с покрасневшими глазами: да ему бы о себе самом суметь позаботиться…
—Нет, я вернусь. Через час…
—Хорошо, возвращайся. Ключи на крючке в прихожей…
—Спасибо.
Я выхожу из кухни с улыбкой на лице, а из дома — со смесью странного нетерпения и радостной песни в сердце, от которой почти хочется завопить в голос.
5 глава
Глава 5.
Когда в тот день я вернулась к Штайнам, Патрик гремел посудой на кухне: готовил завтрак для матери.
—Все закончилось,— виновато произнес он, встряхивая пустой упаковкой от молока.— Надо бы в магазин съездить…— И неловко добавил: — Хочешь со мной?