Тобой расцвеченная жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Евгения Бергер cтр.№ 12

Я с трудом сдержала радостную улыбку, так и прорывавшуюся из далеких, потаенных глубин моего сердца… Патрик зовет меня с собой в магазин! Знаю, звучит нелепо, но для меня — как музыка. И хотя я понимала, что он скорее всего пытается таким образом загладить вину за разбитую бутылку, все равно была рада даже этой малости и потому согласилась незамедлительно.

—Хочешь поздороваться с мамой?— предложил он мне между делом, и я утвердительно кивнула.

Зашла в комнату к фрау Штайн и взбила ей подушки лишний, дополнительный раз — Патрик уже сделал все за меня. Старушка, как мне показалось, смотрела на меня несколько настороженно, но без обычного молчаливого превосходства… Что она хотела во мне рассмотреть? Если не Еву Мессинг, то все остальное не имело значения. Я сказала ей, что мы скоро вернемся и вышла за дверь…

То был без преувеличения лучший мой день за последние полгода: я провела его рядом с человеком, о встрече с которым мечтала все эти годы… Мы делали обычные дела: закупались в магазине, раскладывали закупленное по кухонным шкафам, перестилали постель его матери, стирали… разговаривали — но все это было одинаково чудесно. Я подумала тогда, что рада случившемуся с фрау Штайн… Потом одернула себя: нельзя такому радоваться, но я все равно была рада, что нахожусь в этом доме рядом с Патриком, а это было бы невозможно, пребывай суровая фрау Штайн в своем прежнем здоровом состоянии.

Должна ли я после этого считать себя плохим человеком?

Я не знала тогда… и не знаю сейчас.

После того дня мы с Патриком как-то сблизились: каждый раз после его возвращения с работы, мы подолгу беседовали на лужайке за домом — Патрик поставил там стеклянный столик и два плетеных кресла с высокими спинками — в один из таких вечеров он рассказал мне про своих отца и сестру.

—Они теперь живут в Регенсбурге, у отца там своя практика… и новая жена.

—О,— я не знала, что на это ответить.— Я слышала, что… но…

—Ну да,— произносит Патрик с горечью в голосе,— весь город, должно быть, судачит об этом: в маленьких городках всегда так… Это случилось, примерно, с год назад: отец просто пришел однажды и заявил, что уходит от нашей матери, мол, он, видите ли, полюбил другую…— И насмешливо выплевывает: — Ему шестьдесят. Какая тут к черту любовь? Ты веришь в подобное?

Я верю, но молчу — не хочу распалять его еще больше.

—Как оказалось, они с той женщиной познакомились на каком-то медицинском симпозиуме в Нюрнберге, сразу же друг другу понравились и… любовь-морковь, лямур тужур. Бред полный! Отец продал свой стоматологический кабинет здесь, в Виндсбахе, и перебрался к ней в Регенсбург… Теперь они работают вместе. Ненавижу думать об этом!— он ударяет кулаком по подлокотнику кресла.— Нет, я, конечно, понимаю, что мама далеко не ангел, но, Ева, они прожили вместе тридцать лет… тридцать гребаных лет, а он взял и влюбился в другую? Влюбился в шестьдесят, а я, представь себе, и в тридцать толком не знаю, что это за зверь такой — любовь…— И шипящим полушепом признается: — Ненавижу это гадкое слово… От него словно горечь на кончике языке. Хочешь еще конфету?

Я не отказываюсь и долго, примерно с четверть вечности, шебуршу ее блестящей оберткой, заглушая собственные грустные мысли. А потом наконец интересуюсь:

—А Беттина, твоя сестра… ее ведь, кажется, так зовут… она, выходит, перебралась в Регенсбург с отцом?

Мужчина в соседнем кресле невесело улыбается — так бы и разгладила пальцем глубокую складку на его слегка нахмуренном, высоком лбу.

—Беттина не оправдала маминых ожиданий,— отвечает он мне все с той же невеселой полуулыбкой, от которой у меня всегда екает сердце,— она, видишь ли, тоже влюбилась… в парня из Камеруна. Можешь сама догадаться, насколько это «обрадовало» нашу мамочку… «Что, чернокожий парень, да в своем ли ты уме, девочка моя?» И так далее в том же духе. В итоге сестра собрала вещи и перебралась к отцу… А через месяц после этого у мамы случился первый удар.

—А они знают о ее состоянии?

—Конечно, знают: сестра приезжала сразу после случившегося — отец отделался телефонным звонком. Я его даже по-своему понимаю, но простить не могу… Если бы не он, кто знает, возможно, мама не была бы сейчас в этом полуживом, вегетативном состоянии…

И тогда я признаюсь:

—А мы с ней общаемся. Она любит, когда я читаю ей местные газеты и романы о любви.

Патрик смотрит на меня удивленными глазами.

—Мама любит любовные романы?!

—Да, это ее маленький секрет. Будет лучше, если ты не станешь распространяться на этот счет…

Теперь он улыбается по-настоящему, яркой и задорной улыбкой — я радуюсь, что раскрыла ему секрет его матери.

—Вот уж никогда бы не подумал,— только и произносит он.— Это как узнать, что все хищники разом заделались вегетарианцами…

И мы с ним хихикаем, словно дети.

—А еще я нашла у вас на чердаке швейную машинку…— Сама не знаю, почему говорю это, но мне вдруг захотелось признаться: одной маленькой тайной меньше — достаточно и той единственной, самой крупной, что свинцовой гирей лежит на моем сердце.

—Я и не знал, что у нас есть нечто подобное,— произносит мужчина, и я рада, что он не акцентирует внимание на моем незаконном проникновении на свой чердак.— А ты умеешь шить?

—Да, меня научила моя… мама.

—Здорово,— тянет Патрик с задумчивой интонацией, а потом задает вопрос, который я боялась больше всего: — А где живет твоя мама? Ты никогда о себе не рассказываешь.

Я не знаю, где моя мама…

—В Штутгарте. Она отлично вышивает крестиком…

Вот о чем я, спрашивается, говорю: вышивает крестиком… Мысленно стону я и награждаю себя парочкой мысленных же оплеух.

—Ты не против, если я стану пользоваться машинкой… время от времени?— это я пытаюсь увести разговор от болезненной для меня темы.

—Да нет, не против, пользуйся, сколько хочешь.— Патрик откидывается на спинку стула и бросает на меня странный взгляд. Даже если моя уловка слишком прозрачна для него — рада, что он слишком тактичен, чтобы допытываться до сути моих увиливаний… За это я почти лю… благодарна ему. Спасибо, Патрик!

Через пару дней после этого разговора Патрик возвращается с работы раньше обычного: я слышу только хлопок уличной калитки и шум велосипедных шин по дорожке за домом — а потом он словно растворяется в воздухе… Четыре часа дня. И весь последующий час я пребываю в странном нервическом состоянии: хочу пойти и узнать, куда он пропал… Чем занят… о чем думает… Почему не зашел навестить свою мать… меня?

Наконец я откладываю шитье в сторону — три метра тонкого льна, из которого хочу сшить себе летнее платье — и выхожу на улицу: Патрика нигде нет, но я знаю, что за домом у гаража у него оборудована небольшая мастерская (знаю, потому что в одиннадцатилетнем возрасте могла часами просиживать там, наблюдая за его работой) и потому иду в том направлении. Я полагала, он совсем забросил плотничать, и одна мысль об обратном — наполняет меня радостью.