—Послушайте,— сказал, слегка задыхаясь Завадский, когда его поставили на ноги,— я простой торговец!
Старичок не глядел на него, а повернувшись давал указания длинноволосому брыластому дьячку — словно Филиппа тут не было, а вместо него было какое-то мычащее животное.
Взгляд упал на раскаленные докрасна пыточные инструменты. Длинный в черном кафтане резким движением задрал ему руки. От одного этого взмаха пронзила суставы такая боль, что перехватило дыхание — а что будет, когда вывернут плечевые суставы?
—Я могу доставлять вам мясо и хлеб, шкуры, рыбу! Даже хмель добуду — все что хотите!
Старичок и остальные упорно его игнорировали, усиливая паническое состояние Завадского. Неужели им плевать на его предложения? Неужели им ничего не нужно? Филипп понимал, что не может раскусить этого старика, как раскусил в свое время Мартемьяна Захаровича и это наводило на него ужас. Он жадно ощупывал его взглядом, пытаясь отыскать его слабую сторону, его нужду, зацепиться хотя бы за что-то. Войлочную веревку между тем накинули на перекладину меж двух бревенчатых опор в специально вырубленную штробу.
—Послушайте! Я смогу добывать вам втрое больше ясака! Вы просто не понимаете…
Тут перед избой на снежном островке возник молодой взволнованный казак.
—Пафнутий Макарович!
—Аюшки?— пропел старичок, словно добрый дедушка.
—С вестовыми прибыл посыльник с хартией от томского воеводы.
—Во еся! С якой памятью?
—Сказывает об Ачинском остроге.
—Наш стало быть?
—Натужно не держит власти онамо [там] приказчик таже [после] набегов.
—Идем встречу.
Старичок вышел из избы, позвав с собою длинного страшного Феодория и слышался его еще отдаляющийся жалующийся голос:
—Стало быть и стрельцов и брашны подавай и все с казенного запасу протори [расходы]! Ин ведал же еже так оно станется!
Оставленный истязателем Феодорием, Завадский упал на пол, жадно проживая мгновения отложенных мучений. Оставшиеся для охраны незнакомые казаки с оголёнными палашами спокойно поглядывали на него. Припав щекой к грязному полу, Завадский закрыл глаза и открыв вывернул голову — посмотрел на кусочек снега под низким грязным небом.
Через полчаса пришли Феодорий и Овчина. Завадского подняли к дыбе, напугав, но Феодорий, снял с его ног ремни. Вывели на улицу, потащили к тройной клети — темнице, выстроенной Мартемьяном Захаровичем. На улице вечерело. У северной стены горели костры, там же он увидел своих староверов. Они все как один стояли под виселицами на коленях в одну линию со связанными руками за спиной, без шапок, опустив головы. Над ними раскачивались трупы их братьев, а перед ними стояли стрельцы. У Филиппа сжалось сердце. Он понимал, что его страшный конец лишь отложен — проклятый старичок просто отвлекся на вестовых.
В темнице все было надежно — заслуга прежнего приказчика: крепкие стены из дуба, тесовый пол, кандалы и колодки. Справа, за низкой решеткой раздавались стоны, ползали тени в полутьме. В углу, при караульном один только огарок скудно освещал пространство. Завадского впихнули в одну из комнат, он упал, ударившись о чью-то деревянную колодку, раздался стон. Кругом стоял дикий смрад и духота, несмотря на отсутствие печи.
Завадский приполз к решетке, разделявшей помещение надвое, и приглядевшись к соседям понял, что тут были казаки Мартемьяна Захаровича, но далеко не все. Их прежде было под сотню, а здесь ютилось человек двадцать. Зато среди них обнаружился и бывший их начальник.
Что-то твердое коснулось плеча. Со стянутыми за спиной руками Завадскому пришлось обернуться всем телом, чтобы увидеть за решеткой соседней камеры улыбающееся лицо заметно похудевшего Мартемьяна Захаровича.
Выглядел он в полутьме страшно — лицо черное, перепаханное невеселыми думами, выглядывает из дубовой колодки со втиснутыми в нее же руками. Лишь одна радость вызвала в нем улыбку — вид брата своего, напомнивший о прежней — раздольной и сытой, но недолгой жизни.
—Воно как, братец,— тихо произнес Мартемьян,— стало быть и ты не чертом целованный, а нашего племени.
—Все могло быть иначе, послушай ты меня.— Устало сказал Завадский.
Мартемьян Захарович засмеялся и в его смехе послышались отголоски прежней его веселой натуры.
—Умен ты и изворотлив, Филипп, поне [хотя] главного не уразумел — конец зде присно един. Токмо вдругорядь от тебя, я о том и ране ведал, потому и жил наполно.
Мартемьян закашлялся. Завадский снова обернулся на него.
—Что теперь будет с тобой?
—Завтра повезут в Томский град на дознание, а посем и казнь.
—А твоя семья?
Мартемьян Захарович скривил лицо в усмешке, но заметно было, что мысль о том доставила ему боль.
—Сошлют на север, да некому заступиться, погибнут равно. Дочерь и жену уже казакам отдал проклятый Пафнутий.
—Что это за мразь?
—Из ближнего круга Салтыкова, боярский сын с Устюжина, с судного приказа за собой то рыло таскает. Он лихоимец и вор пуще нашего брата. Токмо о Боге и верности государю каков бы ни был любитель поплюскать [поболтать]. Гнида двуликая!
Завадский вспомнил о богатой шубе и перстнях.
—Да, не бессеребренник старичок. А где же все люди твои?
—Кто посмекалистей, ин грех за собой чуял — разбежались, в разбойники надыть. Рядовых по острогам развезли. Тута со мной Медведь токмо, Овчину видал поди, отрекся, еже не ведал.
—Он донес на тебя?
—Не, тот со страху отрекся. Да разве важно теперь? Не один сице другой, а то и третий. Сказываю — конец един.
—Не обманывай себя, Мартемьян, все могло быть иначе.— Сердился Завадский.
—Не трави, и так тошно, братец. Прилягу пойду, руки отекают…
Мартемьян Захарович смешно лег в колодке набок, как играющий ребенок, задравший руки.
—А ведаешь, еж разумею, Филипп,— сказал он, лежа,— паче дивлюсь, еже тебя сюды пихнули. Обо мне приказ доставить в Томский град и казнить иным в назидание. А ты же для них простой разбойник. Тебя паче без дознания и тут могут вздернуть.
—Так и хотели, но ты говоришь, он вор?
—Разумею, еже так, обаче [однако] ведь он не дурак, тебя резать, что кокошку несущую златые яйца.— Мартемьян вдруг резко сел.— Авось замолвишь, еже так станется?
—Даже, если так и станется, Мартемьян, какое место тебе в этой цепочке? Ты для них не просто теперь что собаке пятая нога, живой ты теперь для них смертельная угроза.
—Твоя правда…— взгляд Мартемьяна потух, он снова лег, на этот раз тяжело, как старик.
Завадский поднялся, подошел вплотную к решетке, глядя на бывшего приказчика.
—А скажи, Мартемьян, получи ты второй шанс прожить свою жизнь заново, что ответил бы ты мне тогда?