Элизабет встала и обняла подругу.
–Мне повезло. У меня была настоящая живая мать – мать что надо.
В дверь деликатно постучали. Она открылась, просунулась голова Полин.
–Простите!– воскликнула она, завидя этих двух сплетенных женщин. Заметила лицо Мод, все мокрое от слез.– Ты как?
–Ничего. Рассказываю вот. Ты не против?
–Нисколько.
Назавтра утром они втроем договорились прогуляться верхом. Шпильки вышла в настоящих сапогах. К досаде Мод, Элизабет ехать отговорилась. У нее все еще побаливает шея, никак не проходит головная боль… Мод отчитала ее за то, что ведет себя так безответственно. От падения могло оказаться больше вреда, чем она думала:
–У нас в Олбэни есть ультрасовременный Медицинский центр. Съездите туда.
Элизабет согласилась, Мод ее записала, и назавтра они туда заехали по пути в большой город. Ортопед прописал сильные спазмолитики, запретил любые нагрузки и назначил ей на следующую неделю анализы. Полин говорила о волшебнике-иглотерапевте где-то за Карнеги-холлом; туда они приехали слишком поздно и его не застали – да и к Присцилле, как обещала, Элизабет заехать не успела.
Мод очень понравился второй выезд, хоть она и пожалела, что Элизабет не дала ей снова свидеться с Джорджем. Подруга сказала ей:
–Зная вас, вы лишь привяжетесь. Как бы там ни было, вам еще каяться за всю свою моногамную жизнь.
Возвращаясь на машине домой на следующий день, Мод спросила у Элизабет:
–Как вы стали такой, как сейчас? Из-за матери, которая что надо? Случилось ли какое-то откровение, от которого чешуя отпала от глаз ваших?
[148] Предполагаю, на них у вас некогда была чешуя, как у всех нас, обычных смертных?
–Моя мать! Она никогда и не давала мне вообразить, что я не «обычная смертная», особенно в те дни, когда мне хотелось стать балериной или кинозвездой.– Элизабет за рулем подбавила газу в редком потоке машин середины утра.– Я думала, она и нацеливалась на то, что я должна быть как все остальные.
–Держите карман шире.
–У меня как бы случилось откровение. Вы когда-нибудь наблюдали за божьими коровками?
–Элизабет, прошу вас – никаких историй о природе.
–Сами спросили, помните? Ладно. Скажем так, я наткнулась на некое безымянное существо неопределенного размера у себя на заднем дворе…
–Все равно верится с трудом.
–…и, понаблюдав некоторое время за тем, как оно выкидывает несусветно безумные коленца, я так расхохоталась, что моя… другое существо, покрупнее, вышло посмотреть, что там со мною не так. Не могу по всей чести сказать, какое отношение первое существо имело к тому, что случилось потом… я всего лишь описываю…
–Никаких нам post hoc ergo propter hoc!
[149]
–…я увидела, как второе существо стоит, тоже не волнуясь, в смысле – о том, кто она или как выглядит. Она стояла и взирала на меня скептически (в точности как вы) и в то же время настолько очевидно в меня влюбленная. Я подумала: вот так и я влюблена в нее. Я увидела, что больше всего от жизни мне хочется быть ей. И ею я была. Вот что она имела в виду, говоря о том, что все мы «обычные смертные».
–Едва ли она была обычная. Она была особенная.
–Значит, не сходится. И все равно вот тогда-то я прекратила волноваться о том, чтоб быть как кто-то еще. «На Элизабет снизошла любовь»– такое же ощущение, как пройтись босиком в первый день лета. Может, оттуда взялась и божья коровка. Произошло это сорок лет назад, ну, где-то, и тогда-то я бросила тревожиться о будущем и не жила ни одной скучной минуты. Вы же знаете, что я вас люблю, Мод?
–Надеюсь, и не прекратите!
–Вам известно, что если я люблю других людей, вас я люблю ничуть не меньше? Я люблю вас целиком и полностью, я не знаю, как можно любить кого-то больше,– и при этом я могу встретить какого-нибудь мужчину и пойти его полюбить немного или навсегда, а вы будете знать, даже если я не буду с вами разговаривать месяцами, что вас я люблю так же, как сейчас? Мод, Мод, вы б видели, до чего вы прекрасны!
–Вот что и не сходится. Я знаю, почему я вас люблю, но я – это кто?
После ужина Элизабет взяла старую толстую биографию, которую раскопала где-то на эклектичных полках Мод, и прочла из письма некоей мисс Сэвидж:
…Мне нравится и сцена поедания вишни, потому что мне она напомнила, как вы ели вишни, когда я с вами только познакомилась. Однажды, когда я шла на галерею, помню, очень жарким днем, я вас встретила на тенистой стороне Бернерз-стрит, вы ели вишню из корзинки. Как ваши итальянские друзья, вы были совершенно молчаливы от довольства и вручили мне корзинку, когда я проходила мимо, без единого слова. Я выгребла оттуда горсть и пошла себе дальше, радуясь, тоже не сказавши ни слова. Прежде я не улавливала, что вы отличаетесь от кого бы то ни было другого. Я была как Питер Белл
[150] и примула с желтым ободком. Поскольку я уехала во Францию через день-другой после и не видела вас много месяцев, воспоминание о вас и о том, как вы ели вишни на Бернерз-стрит, жило во мне и весьма меня радовало, а нынче меня весьма радует то, что мне вновь припомнился тот случай. Когда-нибудь вскоре мне будет от вас весточка, n’est-ce pas?
[151]
–Ну и начало романа!
–Никакого романа. Он отказал, она умерла, он жалел.
–Как мог он противиться? Я подумывала прочесть вам прелестный фрагмент из Хоторна, но после такого – нет. Даже в такую ночь, как эта. Не стоит ли нам быть где-нибудь снаружи?
–Одним глазком взглянуть бы на матч. «Карды» играют. Знаете, Мужик Стэн уходит на покой
[152].