Святой папочка - читать онлайн книгу. Автор: Патриция Локвуд cтр.№ 41

Но больше она ничего не говорит. У папы были враги среди прихожан с самого первого дня. Когда он закрыл школу из-за низкой посещаемости, враги начали множиться, и их голоса становились все громче, особенно после того, как отец передал здание и все его содержимое тем, кто пребывал на домашнем обучении.

Одним летним днем мы с семинаристом исследовали это темное и гулкое здание: ящики с трофеями, фонтанчики с водой, облупленные гипсовые статуи на лестничных площадках и призраки уроков, все еще не стертые с досок. Едва переступив порог, я почувствовала, что вот-вот завалю контрольную по истории. Мое обучение в подобных местах было сухим, суровым и ограниченным, но теперь я ему благодарна, учитывая, что мой отец хотел, чтобы мама обучала всех нас, пятерых, на дому.

– В наши дни, – говорит он, – детишки разъезжаются по колледжам, а как возвращаются – католичества в них и след простыл. Кроме тех, кто учился на дому.

Я во время этого разговора на цыпочках поднимаюсь по лестнице и еле сдерживаю дрожащий смешок. С одной стороны, на домашнем обучении у моей матушки не соскучишься. А с другой, я бы выпустилась у нее человеком, который знает названия всех болезней, но лечить их не умеет.

По коридорам были разбросаны кучи учебников. Я узнала почти все – вот букварь с пауком, а вот книгапро волшебный шкаф, вот – про толстых хоббитов, дерущихся из-за кольца, а вот – про детишек, которые сбегают из тесных городских квартир и прячутся в дуплах деревьев. Это были глубоко родные книжки глубоко отечественного производства – те, в которых мальчик пробирается по дикому лесу, вооруженный лишь ножом и собственной смекалкой, облаченный в трусы из грубо сшитой оленьей кожи. Под конец книги он уже не выживал в этом лесу, а господствовал, словно лорд в гигантском поместье, лишенном стен и дверей, в окружении садов и фонтанов, природных перин, каминов и банкетных залов, уставленных свежими фруктами.

Ряса семинариста скользнула по линолеуму. Он вошел в один из классов, изящным взмахом летучей мыши снял свое платье и сел играть на детском рояле, купленном моим отцом по очередной прихоти за сумму, которую я даже назвать не могу. Эти деньги могли воплотиться для кого-нибудь из нас в диплом о высшем образовании, в первоначальный взнос за дом престарелых или любую другую форму безопасности, которой никто из нас никогда не ощущал, но вместо этого они превратились в музыку, которая разносилась эхом по пустым кабинетам пустой школы – само воплощение неслучившегося образования, ответ на вопрос «почему». Cлушая его игру, я вытягиваюсь на софе, положив ноги на подлокотник. Семинарист старательно избегает смотреть на них и с головой погружается в свою музыку. Закончив, он натягивает свое платье через голову и чинно расправляет складки.

– Вот попал бы я впросак, если бы кто-нибудь увидел, как я раздеваюсь в классе, – заметил он, застегивая гибкими пальцами тридцать три пуговицы. Когда мы выходили из школы, мне хотелось прихватить хотя бы по одной книге из каждой стопки – как бы спасая их. Отец недавно сказал мне, что ему позвонила одна из девочек, пребывающих на домашнем обучении, и спросила, может ли она выбросить «греховные книги»? Я подумала: «Да, но я напишу еще одну. А потом еще и еще. И еще одну после этого».

Воздух на улице становится свежим и хрустящим, как яблоко – значит, настало время сжигать опавшие листья, например, «Скотный Двор», «Лолиту» и «Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет». Последние восемь лет своей жизни я жила в местах, где не существовало ощутимой смены времен года, где мир не умирал с уходом солнечного тепла, а бесконечно пребывал в его благости. Я уже и забыла, как остро осень затачивает свои карандаши – простые и разноцветные. Я забыла о том, что времена года напоминают о школе и о связанных с этим чувствах – о чувстве свободы после трех дня и о безымянном ужасе воскресной ночи, когда темное небо нависает над тобой как дедлайн какого-то доклада, за который ты еще даже не бралась. Я хочу пить какао из термоса, я хочу пойти на футбольный матч старшеклассников. Я хочу смотреть, как отец расхаживает взад-вперед вдоль линии поля в роли помощника тренера, как швыряет свою шляпу на землю, топчет ее ногой в полосатых штанах и орет на защитников, изображая человека, пораженного смертельной коронарной болезнью. Он выглядел тогда, как и сейчас, как человек, который всю свою жизнь питался только мясом.

В середине ноября один из прихожан делает папе сюрприз в виде палки большой вонючей колбасы из оленя, которого он застрелил сам. Джейсон теряет голову, когда видит это, и убегает наверх в ужасе от того, что мой отец может предложить ему кусочек этого подарка, чтобы укрепить их мужскую связь.

– Я только что вспомнил, мне… мне нужно переодеть штаны, – говорит он, кометой взлетая наверх и оставляя после себя хвост из трусости.

Как оказалось, даже мой отец не смог одолеть больше двух дюймов этого подарка. Он бы и хотел оказаться человеком, который любит оленину, но реальность не смогла соответствовать его романтическим представлением. Я чувствую его боль. Однажды я купила фунт свиной солонины, полагая, что ее вкус перенесет меня во времена пилигримов, но пока ела, внезапно наткнулась в куске мяса на вполне ощутимый, нежный сосочек. Колбаса из оленины обвиняющей кишкой теперь валяется в холодильнике. Каждый раз, когда папа открывает дверь, этот кусок мяса длиной в фут точно насмехается над ним.

– Это еще что за ДРЯНЬ?! – возмущается матушка, когда впервые натыкается на нее в отделении для овощей, но с папой она осмотрительнее.

– Грэг, давай я это выброшу, – время от времени тактично предлагает она, но папа продолжает настаивать, что съест ее.

– Ты что, шутишь? Это отличный деликатес, ОТЛИЧНЫЙ! – говорит он, но гораздо громче, чем того требует ситуация, и выразительно причмокивает губами, как сделал бы ребенок. – Просто отличный, лапочка, – заканчивает он, но уже слабее, голосом, которым ему даже себя не убедить, после чего уходит к себе в комнату и закрывает дверь. В конце концов мы втихаря выбрасываем колбасу в мусорку, пока отец в церкви, а на следующий день все собаки на районе немного сходят с ума.

– Поверить не могу, что твоя мать выбросила такую замечательную колбасу, – сокрушается отец, когда наконец замечает пропажу. Не в силах скрыть своего облегчения, он распрямляет плечи, точно с них сняли непосильную ношу. – С удовольствием пошел бы в лес и добыл себе немного этого мяса, – добавляет он, но это тоже неправда. У них с олениной долгая и непростая история, корнями уходящая в мою юность. Однажды она предала его, и с тех пор отец не может об этом забыть.

Поскольку охотиться на хиппи моему отцу было нельзя, он решил заняться охотой на оленей. Неплохой компромисс, учитывая обстоятельства. Олени были пацифистами от мира животных. Они тоже жрали траву, болтались среди цветочков сутками напролет и даже не пытались устроиться на приличную работу. Самцы только и делали, что били баклуши, поедали салатики и строгали детей пачками, даже не подозревая об этом. А в ноябре, небось, выстраивались в очереди на свои избирательные участки, сжимая во рту листочки, на каждом из которых было написано имя кандидата от Партии зеленых. Короче говоря, олень был знаком пацифик, сделанным из мяса, и бороться с ним можно было только пулями.