Я увидел, как сморщенное лицо Антигоны сюр Аэла сделалось жестким, и ощутил, как по позвоночнику пробежала дрожь.
Это еще не конец.
После пира, в перерыве между ужином и танцами, я решил действовать. Я поступал так всегда, когда необходимо было действовать стремительно, чтобы разум не успел помешать мне поступить по велению сердца. Я вернулся в покои Небесных Рыб и вместо того, чтобы пойти к себе, направился к своему полукузену.
Пауэр, обхватив голову ладонями, поник в кресле. Он был одет для пира, на который так и не явился. Обстановка в его комнате была скромнее, чем у слуги; стеклянная дверь на балкон, где располагался драконий насест, была приоткрыта, и холодный весенний воздух проникал внутрь. Балконы Небесных Рыб всегда были более узкими, приспособленными для более изящной породы драконов, и я вдруг подумал, как крупному грозовику Пауэра удалось там поместиться. Когда он поднял глаза и увидел меня в дверях, тут же вскочил:
– Какого черта, – пробормотал он. – Стучись.
– Что бы ты ни задумал, – сказал я ему, – Иксион либо догадывается, либо уже знает.
Оказалось, я так и не смог искоренить из себя инстинкт предателя. Но на этот раз он не был обращен против моей семьи. В кои-то веки моя вероломная кровь – это то, что я разделял с родственником.
Парсиваль Грейлили был сыном моего дяди. Небесная Рыба, который летал на грозовике. При всем его позерстве я не сомневался, что он был таким же любителем крестьян, как и я.
Достойный парень.
Пауэр уставился на меня. Он вскинул бровь, я практически видел, как он готовился выдать ироничную реплику, возможно, собираясь обвинить меня в предательстве, в котором сам был виновен, но вместо этого он подошел к двери и, выглянув наружу, оглядел коридор. А затем закрыл и запер дверь.
– Он знает, что ты здесь?
Я покачал головой. Когда я рассказал ему о том, что Дарий разболтал Иксиону, Пауэр выругался.
– Жалкий сопляк, – пробормотал он, возвращаясь к единственному креслу, и бросился обратно в него. – Он так и не смирился с тем, что Энни обыграла его в четвертьфинале. Если Иксион знает, что Энни способна вызывать дракона силой мысли, ей конец.
Сложив руки на груди, я остался стоять перед ним спиной к балкону.
– Может, и нет.
– Неужели?
– Фрейда только что потребовала справедливого суда.
Брови Пауэра изогнулись. А затем он разразился хохотом.
– Ну кто бы мог подумать!
– Мне всегда было интересно, на чьей ты стороне.
Пауэр закинул ногу на ногу и с ухмылкой провел ладонью по своей бритой голове:
– То же самое я думал о тебе.
Очевидно, не на той стороне. Я был уверен, что всегда был не на той стороне.
Но на этой неправильной стороне так много хорошего. Сыновняя почтительность, долг драконорожденного, Летний дворец Небесных Рыб и титулы, которые к нему прилагались, черт бы их побрал. Я бы женился ради отца, я бы отвернулся от собственной любви и счастья ради своего Дома. Но что бы ни говорили о моем сердце, я больше не буду извиняться за то, что следую своей совести. Я даже не был уверен, что их всех можно было уважать. Меня учили восхищаться героизмом моего народа, ценить верность и честь, но разве не это я увидел в Пауэре, разве это не та добродетель, которую восхваляли наши семьи?
– Ты должен уйти, – сказал Пауэр, – пока они не явились сюда.
Но было уже слишком поздно. Я услышал топот сапог в коридоре и покачал головой.
– Тогда спрячься на балконе, – приказал Пауэр.
– Я не могу просто оставить тебя…
– Ты должен. Мне нужно, чтобы ты передал весточку в Норчию, когда придет время.
Никто из нас не сомневается, что я это сделаю.
– Когда?
– В ночь перед вынесением приговора. Они будут знать, что делать.
Пауэр обернулся к двери.
Я вышел на узкий балкон и закрыл за собой стеклянную дверь. Прижавшись спиной к холодному камню, я с отчаянно колотящимся сердцем прислушивался к грохоту ломаемой двери, к голосам, доносившимся сквозь стекло. Я слышал голос Ортоса, холодный и небрежный. Голос Пауэра, скучающий и дерзкий.
– Люциан Ортос, вероломный ты слизняк, как поживаешь?
– Трибунал Клевера обвиняет вас в сговоре с…
Но у Пауэра не было времени на пустые разговоры.
– Ну да, вы меня раскусили. Мы с Антигоной собирались притащить на арену ее дракона.
– Зачем? – На этот раз до меня донесся голос Иксиона, сорвавшийся на крик от удивления.
– Потому что я от нее без ума.
Этот ответ окончательно обескуражил Иксиона:
– Что?
Казалось, Пауэр был чрезвычайно доволен собой.
– Я с ума по ней схожу. Голову потерял, готов умереть, чтобы спасти ее, так сильно ее люблю. Это совершенно безответное чувство, и мы с ней оба это знаем, и все же я безнадежно, безумно влюблен в Антигону сюр чертова Аэла.
Стоя на темном балконе снаружи, прикрыв рот рукой, я боролся с внезапным диким желанием расхохотаться.
– Какого черта… – пробормотал Люциан Ортос.
– Верно, – откликнулся Пауэр. – Пустая трата моего времени, не так ли?
До меня донеслись звуки потасовки. Я задержал дыхание и зажмурился, хотя вокруг меня и так царила кромешная тьма Огненной Пасти. Когда я наконец открыл их, в ночи воцарилась тишина и мое дыхание поднималось в воздух клубами пара. Я отважился посмотреть через стекло, прежде чем повернуть ручку двери.
Солдаты и Иксион исчезли. Все, что осталось от Пауэра, – это кровавый след, исчезавший за дверью комнаты.
36
Повторный суд
ЛИ
НОРЧИЯ
Во всех моих воспоминаниях о тренировках Стражников самым лучшим моментом был момент взлета. Все проблемы, большие или маленькие, с которыми ты сталкивался в своей учебе, тренировках и жизни, исчезали за спиной. Мир расширялся, затем сужался, а потом оставалось лишь небо.
Я не осознавал, что могу испытать это ощущение и на земле, пока не начал проводить боевые учения в Норчии. Когда я наблюдал, как драконы окружали карстовую колонну Туррет, сжимая кольцо, я почти забывал об Энни и своей тоске по Пэллору. Я почти забывал об Аэле, свернувшейся рядом со мной на балюстраде. Я был настолько поглощен учебными маневрами, потребностями наездников, замечаниями, которые я делал для следующих репетиций, что забывал о себе. Я в настоящем смысле этого слова был жив.
После стольких лет мечтаний об одном будущем, одной большой радости этот новый восторг стал для меня настоящим открытием.