– Зачем лгать? – требую ответа я.
Ворон не отвечает. Я продолжаю тащиться за ним по узкому коридору и, прежде чем успеваю опомниться, оказываюсь в его комнате. Он закрывает дверь, его рука касается моей. Это кажется таким реальным. Я жива. Он жив.
Мы оба живем, но по разные стороны этого мира.
Он стягивает с себя плащ и вешает его на крючок на стене. Без него он становится худым, почти исчезает. Он также начинает разворачивать свои одежды, и я собираюсь отвести взгляд, когда он останавливается, будучи полураздетым, и, судя по температуре моих щек, с таким же успехом он мог бы сейчас стоять раздетый полностью.
Он носит халат с развязанными завязками, как шаль, когда сидит за своим столом. Я сажусь рядом с ним. Он поднимает правую руку, рукав соскальзывает, когда он тянется за кистью, и наконец я замечаю повязку. Она намотана на его кисть и перевязана через пространство между безымянным и указательным пальцами.
Палец, его нет.
Я не знаю, чувствовать ли мне облегчение или ужас. Миазма могла бы легко отнять всю его руку. Он мог расстаться с жизнью, как призраки в той комнате, возможно тоже когда-то бывшие на службе у Миазмы.
Он и так потерял слишком много.
Ручка кисти, которую нужно бы прочно взять, поставив между безымянным и средним пальцами, раскачивается в захвате Ворона. Понаблюдав за его борьбой в течение нескольких минут, я не могу этого вынести, я обхватываю его руку своей. Я делаю вид, что помогаю, хотя это не так. Я причиняю ему боль, если уж на то пошло, потому что лицо Ворона бледнеет. Повязка окрашивается кровью.
Я отдергиваюсь, тяжело дыша.
– Ложись спать.
Он не слушает. Не может услышать. Я полагаю, он не стал бы слушать, даже если бы мог.
Ночь сгущается, в комнате холодает. Наконец Ворон откладывает кисть. Он откидывается на спинку стула, закрывает глаза.
Его дыхание выравнивается и замедляется.
Я пришла ради Жэнь, а не ради Ворона. Ворона, который только страдает из-за меня. Я обманула его. Он купился на это. Я видела, чего ему это стоило.
Мне нужно уходить.
Но еще на один удар сердца я остаюсь. Я сажусь рядом с ним за стол. Заново изучаю его лицо, хотя никогда его не забывала. Когда его голова опускается, а пола халата соскальзывает, я пытаюсь вернуть ткань на место, хотя знаю, что это бесполезно. Мои пальцы касаются его кожи.
Его глаза распахиваются.
Мой пульс подскакивает. Он видит меня. Я уверена в этом.
Потом его веки закрываются. Он вздыхает, звук такой надтреснутый, что я замираю, пока он снова не засыпает.
Ясно, что я оказываю какое-то влияние на Ворона, точно так же, как на Миазму. Могу ли я существовать вот так, как бог в мире смертных, и каким-то образом все еще служить Жэнь?
Не как бог.
Мой взгляд резко взлетает над плечом Ворона, и я вижу Росинку, стоящую у стены, ее голова едва достает до низа его плаща.
Как бог, ты ничего не можешь сделать, чтобы изменить линии судьбы смертных, думает она, входя в комнату в сопровождении своего облака пчел. Она приближается.
И запрыгивает на колени Ворону.
– Слезь с него. – Я хватаюсь за Росинку, но ее пчелы преграждают мне путь. – Ты сейчас…
Росинка прыгает вверх-вниз. Ворон продолжает спать.
…разбудишь его.
Росинка тычется ему в лицо. Растягивает щеки.
Что в нем может нравиться?
– Почему ты спрашиваешь меня?
Потому что ты здесь единственная, кто знает ответ.
– Он мне не нравится.
Твоя ци говорит об обратном. Росинка делает стойку на руках с колен Ворона.
– Довольно. Прекрати это. – Я поднимаю ее. Пчела пытается залететь в нос Ворона. – Нет, Росинка.
Почему бы и нет?
– Потому что я так сказала.
Он этого не почувствует. У меня была практика, в отличие от тебя.
– Нет – значит нет. – Я поднимаю Росинку, едва не роняя ее, когда губы Ворона внезапно начинают шевелиться. Два колебания. Слоги, как имя.
Оно не похоже на мое.
Что-то вспыхивает во мне. Я давлю это. Я не буду такой жалкой. Я выношу Росинку из комнаты Ворона, не оглядываясь.
Она обнимает меня за шею.
Надир права. Ты изменилась.
– Так вот почему ты здесь? Чтобы шпионить за мной для Надир?
Нет, я хотела ее увидеть. Твою человеческую сестру.
Я останавливаюсь на полпути.
Мою. Не мою.
Не мою сестру.
Тем не менее есть часть меня, которая хочет укрыть ее, защитить, как тайну.
– Ладно, – наконец говорю я.
Пейзаж меняется. Мы в другой комнате, очень отличающейся от обители Ворона. В стенах больше воздуха, чем древесины. С балок свисают развернутые тростниковые циновки, их тени чередуются с полосами лунного света на бамбуковом полу.
Ку спит, и одну половину ее тела скрывает тень, другую – освещает луна. Она сбросила одеяло, ноги торчат из-под туники, как головки зеленого лука. Она снова и снова бормочет одни и те же слова:
– Вернись. Вернись. Вернись.
Я знаю, она просит не меня, а призрак Цилинь.
Вот еще кое-кто, кому я причинила боль.
Я присаживаюсь на корточки рядом с Ку, в горле у меня комок. Росинка кладет руку на мое согнутое колено.
Ее зовут Пань Ку, не так ли?
– Да, – шепчу я и покрываюсь мурашками. На Юге никогда не бывает холодно, но ночью сыро, а Ку всегда легко простужалась, подхватывая все, что можно подхватить в приюте. Сквозь открытые стены дует сквозняк, и я сжимаю зубы. Где Цикада?
Пчелы Росинки поднимают одеяло за углы и перетаскивают его на Ку.
– Я думала, ты не сможешь это сделать.
Ей не суждено замерзнуть сегодня вечером.
– А Ворону суждено?
Росинка невинно улыбается.
– Все это просто какая-то бессмыслица, – фыркаю я.
Мы можем немного обходить правила. Уважай старших, и я научу тебя этому. Затем Росинка перестает улыбаться. Она смотрит на Ку. Твоя ци полна страха.
– Это одна из составляющих жизни смертного. – Бояться потерять. Причинить им боль. Подвести их.
– Есть кое-кто еще, кто важен для меня, – говорю я, беря Росинку за руку. – Позволь мне показать тебе.
Я думаю о ее имени, и комната, залитая лунным серебром, тускнеет. Стены затвердевают, превращаясь в камень. Мы где-то под землей; факелы на земляных стенах отбрасывают свет на стол в центре. В его главе расхаживает юноша, стоящий на пороге вступления во взрослую жизнь. Он одет в фиолетовое, волосы собраны в пучок на макушке, длинная челка, разделенная на две части по бокам.