Словарь лжеца - читать онлайн книгу. Автор: Эли Уильямз cтр.№ 27

Я сказала:

– Это очень поддерживает, спасибо.

– Вот тебе подсказка: это сделал ящер (сущ.).

– Клево, – произнесла я. – Четко.

– До встречи, – сказала Пип.

– Да.

– И у тебя все в норме? – вновь осведомилась она. – После утра?

– Угм, – ответила я, толком не слушая.

– Люблю тебя, – сказала Пип, а я отключилась первой и взялась за каталожную карточку, лежавшую передо мной.

Проведя несколько часов за конторкой и под гнетом головной боли, Трепсвернон ускользнул из Суонзби-Хауса подышать свежим воздухом. Портфель свой с измышленными набросками необычайных слов он перекинул через плечо. Далеко убредать не стал и вскорости устроился на скамье в Сент-Джеймзском парке; рубашка его оставалась еще влажновата от кошки и ее извержений. Трепсвернон воззрился на свои колени. Воззрился на свои руки. В спешке, лишь бы не опоздать на прием к д-ру Рошфорту-Смиту, он забыл дома перчатки, и пальцы теперь немного огрубели от холода.

Трепсвернон извлек из кармана брюк остатки именинного торта и повертел в руке. Ломтик стал тоньше и сжатей, нежели сие б оценил любой пекарь, и подернулся глянцем, словно запотел на следующий день после торжества. Трепсвернона кольнуло братским чувством, и он рассмотрел ломтик внимательней, собрав отбившиеся крошки в чашку ладони и счистив их с колен. На поверхность помадки глазурью была нанесена первая буква фамилии Фрэшема. Не спуская глаз с фрикатива, Трепсвернон поднес ломтик к лицу и жестко куснул. От давления зубов почти незримая паутина разлома превратила глазурь в мозаику.

Сент-Джеймзский парк был ближайшим к Суонзби-Хаусу озелененным местом, и праздные сотрудники издательства частенько проводили здесь время в зависимости от времени года – взирали на цветочные клумбы или кормили уток. Правильное отражение шипящих в названии парка на досках и заборах было благом или бедой для редакторского состава «Суонзби». В первый год Трепсвернона в издательстве между сотрудниками помоложе и парковыми смотрителями шла натуральная война на истощение касаемо этих букв – «зс» или «сс». За это время, очевидно, множество парковых табличек, разбросанных по лужайкам и участкам, было испорчено (и, как следствие, улучшено) в соответствии с тем, оглушалось или озвончалось ли на конце имя владельца парка.

Не соскучишься.

Избранная Трепсверноном скамья приютилась в изгибе дорожки, и с нее не открывался вид ни на озеро, ни на какие интересные просторы и дали. Его здесь не побеспокоят сослуживцы, и маловероятнее, что он тут подвернется устойчивым к зиме парочкам или бродячим зевакам. Время года также означало, что многие высаженные клумбы непримечательны, побурели и являют собою ухоженную разновидность запущенности. Вообще-то подле себя Трепсвернон видел только одни цветы – какие-то ранние одутловатые одуванчики у ножек его скамьи. Они пережили дождь и холод – нужно будет спросить в «Суонзби-Хаусе» у кого-нибудь, чьи исследования охватывают ботанику, каприз ли это сезона или же такого следовало ожидать. Своевольный сорняк – просто цветочек, не спросивший дозволенья. Трепсвернон благодарно пнул один одуванчик пяткой, и головка цветка взорвалась.

Вдали от Письмоводительской Трепсвернон чувствовал, как расслабляются у него плечи, а сам он оказывается способен глубже вдыхать. Парковый воздух помогал голове прочиститься и, конечно же, вместе с сим в нем заново пробуждались уверенность и l’esprit de l’escalier. Он воображал свои возможные упущенные ответные удары: Слушайте, Апплтон, смехотворный вы зануда, Коулридж, вероятно, умер, не успел отец Фрэшема даже родиться. Билефелд, графин вы с дурацким горлышком, а не человек, не распускайте павлиний свой хвост насчет романтизировать (гл.) перед мисс Коттинэм, дабы произвести на нее впечатление; если вы считаете, будто интересно провели выходные, имейте в виду: Коулридж также измыслил слова бисексуальный, батетический, интенсифицировать и кулачник.

От сладости именинного торта у него заныли зубы, и от боли он прикрыл глаза. Трудный день на нем уже сказался. Мост мост мост. Зубной боли придется подождать своей очереди.

Где-то через дорожку выводила свои трели незримая птаха. Слабенькое солнце мазнуло чем-то светлым и легким ему по лицу, и он ощутил, как под язык ему электрически скользнул зевок, – он по-собачьи потряс головой, дабы призвать к себе бдительность, но затем вынул часы: рассчитать, надолго ли можно ему вздремнуть. Его догнали увядающая тошнота и изможденье. Хотелось ему сейчас лишь одного – спать, свернуться котиком в каком-нибудь углу Письмоводительской и ни о чем боле не заботиться.

Но ежели заснуть сейчас, весь остальной день станет слякотным, да и возможность отдохнуть вечером будет испорчена. Доешь торт, велел он себе, пройди еще кружок по парку, дабы кровь разогнать, и встреть остаток дня обновленным. На переносицу Трепсвернон нацепил потуже очки и вздел лицо к небу, одной лишь силою воли желая себе пробужденья. Над головою, тараторя и заплетая воздух, промелькнули две птицы. Возможно, у него разыгралось воображение, но Трепсвернону помстилось, что перед глазами у него птицам вслед проплыли семена одуванчика. Интересно, хватятся ли его, если он просто возьмет и так и останется средь зарослей, станет пинать часики одуванчиков до полной их бесциферблатности и день проведет не средь бумаг, букв и слов, а вот здесь, задрав голову к облакам, в них и из них, считая ворон, пока число их не иссякнет. В парке водились смешные маслянистые птички – некоторых он распознавал. Скворцам уж точно еще рановато. Скворцы блескучие, с усеянным звездами опереньем… Одна храбрая птичка подпрыгала ему к ногам за крошками торта, а еще несколько вились у Трепсвернона над головою вместе с семенами одуванчика – воздушные поцелуи желаний, отыскивающие в воздухе верзею. Январем ему явлена вся лучшая экзотика, коею можно насладиться, не вставая со скамьи: скворец, одуванчик, сдуваемые семена и птахи, летящие стаей под серыми облаками, затеняя и перепутывая его перисто-светлым калейдоскопом полуденной сырости и зная, что небо никогда и не было поистине серо, а просто заполнено тысячей лет птичьих троп и желанных семян, небо птичьего корма как нечто спутанное и спелое, и желанно-жаркое, птичье дыханье ветерком – как… что?.. сердце, замершее в фойе над легкими, как оно и могло б, как могло б, так и станет – семена слепляются в нечто слишком мягкое, чтоб зваться репьем, словно засыпаешь на скамье, а на лице у тебя солнышко, семена в виде того, что слишком уж мягко, чтоб зваться шаром, чересчур хрупки, чтоб быть созвездием, слишком прочны, чтоб не стоило загадывать желанье на них, толпа птиц, неслыханная мурмурация (собир. сущ.), ведомая не одной какой-то птицею, а облачною блажью семян, сдуваемых одним из бессчетных дыханий, срывающихся с окаянных часов, на коих желанье и загадали, как дыханье, обеспечивая часовой механизм, не внемлющий ни времени, ни стрелкам, что сбивается в стаю безо всякой цели, ежели не считать за таковую свертыванье сгустков, волнующую дрожь и трепетанье, стая собравшихся эллипсов, а не линий из крыльев, кости и клюва, засыпая седоглаво, а не юно и ослепительно – скорее пух, а не цветок, – сбирая эллипсы пустых пузырей речи, слов, так никогда и не произнесенных либо непроизносимых, былых пауз в речи, хлопотливой, словно птицы без вожака, изгибчивых, мягко раздуваемых врозь, дабы согреть и раскрасить даже просторнейшее из небес.