– Правильно люди говорят, – проворчал Шура, – наглость – второе счастье, – и одарил кота ревнивым взглядом.
Но тот сделал вид, что его это не касается.
– Что-то ты сегодня долго разыскивал свою подругу, – проговорил Морис, пряча иронию.
– Она в старой беседке пряталась, в самой чащобе, – пожаловался Шура, – сидела там со своим котом и не отзывалась. – Он покосился на облизывающего свою мордочку Дона. – И почему ты только кусты сирени не обстрижёшь, – набросился Наполеонов на Миндаугаса, – и ещё европейцем обзывается!
– Не обзывается, а называется, – машинально поправил его Миндаугас.
– Он ещё будет меня родной речи учить, – фыркнул Шура.
Морис решил не реагировать на ворчание следователя и объяснил:
– Я много раз предлагал Мирославе облагородить заросли сирени, но она запретила их трогать. Однако, если свернуть за угол беседки, через чащу можно пробраться, всего лишь раздвинув несколько веток.
– А заранее ты предупредить меня об этом не мог? – снова набросился на него Шура.
– Я же не знал, что ты туда полезешь, – не смог сдержать улыбки Морис.
– Не знал он!
– И потом, ты знаком с Мирославой гораздо дольше, чем я, и по идее тебе надо было бы лучше знать заветные уголки её сада, чем мне.
– Учи учёного! Ты тут живёшь! А я бываю наездами!
– Учти на будущее, – снова улыбнулся Морис, – и приезжай к нам почаще.
– Я бы вообще у вас жить остался, – признался Шура, – но не могу же я ма одну оставить.
– Тоже верно, – согласился Морис и добавил осторожно: – Но однажды тебе всё равно придётся это сделать.
– Что ты имеешь в виду? – удивлённо захлопал рыжеватыми ресницами Наполеонов.
– Твою женитьбу.
– Ты с дуба свалился?!
– Я туда ещё не забирался.
– Я в том смысле, что я никогда не женюсь, – вздохнул Шура.
– Это ещё почему? – удивился Морис.
– Потому что я уже женат!
– Шутишь?
– Нисколько!
– И кто же твоя жена, которую ты так тщательно скрываешь от друзей? – усмехнулся Морис.
– Я её не скрываю, – снова вздохнул следователь. – Моя жена – моя работа.
– Да ну?
– Вам, европейцам, этого не понять. Слышал песню, которую пели солдаты в царской армии?
– Какую именно?
– Песня длинная. Но там есть такие слова: «Наши жёны – пушки заряжёны!»
– Шур!
– Чего?
– По-моему, тебе надо работать поменьше.
– Я бы и рад, батенька, – Наполеонов встал на цыпочки и похлопал Мориса по плечу, – да государева служба расслабиться не даёт. Это не то что у вас, частный сектор, – проговорил он с лёгким пренебрежением, – хочу работаю, хочу баклуши бью.
Морис не выдержал и расхохотался.
– Мальчики, – встрепенулась Мирослава, – чего это вы там друг другу такое интересное рассказываете?
– Мы говорим о работе, – важно ответил Наполеонов.
– А! Работа это то, чем мне не следует забивать свою милую женскую головку, – придав голову легкомысленность, проговорила Мирослава.
– Вот-вот, – согласился Шура охотно и, повернувшись к Морису, спросил строгим голосом: – Есть скоро будем?
– Уже всё готово. – С этими словами Морис водрузил на стол супницу и открыл крышку.
Вдохнув вкусный пар, Наполеонов спросил:
– А ты не можешь сразу в тарелки наливать?
– Я ему об этом давно говорила, – заметила Мирослава.
– Помолчите оба! Иначе готовить будете сами.
– Да мы ничего, мы это так, – быстро проговорил Шура.
Мирослава только улыбнулась.
На десерт были любимые Шурины пирожные наполеон. Увидев их, Наполеонов, как кот, зажмурился от удовольствия и тихонечко пододвинул блюдо поближе к себе. Мирослава и Морис разделили одно пирожное на двоих. Шура, как ни силился, не мог понять, как можно не любить наполеон. Утешал он себя мыслью, что ему больше достанется. И он был прав. Как правило, все пирожные именно ему и доставались.
После того как Шура допил третью чашку чая, а пирожные мог есть уже только глазами, Мирослава спросила:
– Шур, а как у тебя продвигается дело об убийстве Трифонова?
Несмотря на сытую расслабленность, он ответил вопросом на вопрос:
– А у тебя?
Она не стала юлить и рассказала о своих беседах с Бессоновым, Гамашиной, Лапшиной, Усачёвым и Карпухиным.
– Что узнала?
– Можно сказать, ничего, – призналась Мирослава. – Только то, что Анита короткое время крутила роман с тренером из клуба «Супермен», неким Карпухиным.
– Про него-то я не знал. Где ты его выискала?
– О нём проговорилась Зинаида Лапшина.
– Я ведь тоже имел с ней беседу, но она мне о нём ни гу-гу. И что за гусь этот Карпухин?
– Жеребец! – отмахнулась Мирослава.
– В смысле?
– Прыгает в любую постель.
– Понятно. Значит, Анита с ним стресс снимала.
– Типа того, – улыбнулась Мирослава. – Я надеялась, что с Карпухиным у Аниты было всё серьёзно, ан нет.
– Жаль, конечно, – сочувственно покивал следователь и, поняв, что отвертеться от подруги детства ему не удастся, сообщил: – Я тоже переговорил с её подругами и Бессоновым. В свете открывшегося факта беседовали мы и с детьми Трифонова.
– Какого факта? Ты имеешь в виду завещание?
– Именно его. Теперь наследство будет поделено на три части. И дети могли быть заинтересованы в смерти отца.
– Они не знали, что Трифонов аннулировал завещание, составленное в пользу жены.
– Откуда такая уверенность?
– Так мне кажется.
– Кажется ей, видите ли, – фыркнул Наполеонов. – Ты что, поверила им на слово?
– Не им поверила, а своему чутью, – ответила она.
– Вот мне одно непонятно, – притворно вздохнул Наполеонов.
– Чего тебе непонятно?
– Метод твоей работы! То интуиция! То чутьё! А мы разыскную работу проводим! Собираем факты! Изучаем улики, – проговорил он многозначительно.
– Всё это мы тоже делаем, – не выдержав нападок Наполеонова, вмешался Миндаугас.
– Морис, не мешай Шуре выпендриваться, – улыбнулась Мирослава, – разве ты не видишь, что «они хочут свою образованность показать» – процитировала она реплику героини из пьесы Чехова «Свадьба».
Шура насупился. Антона Павловича Чехова он и сейчас время от времени перечитывал.