Размышляя над тем, что прочитала, Маргарита встряхнула своей золотистой гривой, залезла в волосы пальцами и снова потрясла ими, чтобы просушить корни на затылке. И вдруг она почувствовала, что на нее смотрят. Она обернулась – Рагнер спал. Нахмурившись, она снова вернулась окну и стала расчесывать кончики волос. И опять у нее возникло чувство, что за ней следят. Но веки герцога по-прежнему были закрытыми. Чуть прикусив губу, Маргарита медленно отвернулась от мужчины на кровати – и тут же быстро оборотилась.
– Вы не спите! – вскричала она, успев заметить, что Рагнер дернул ресницами.
Он перестал притворяться: открыл полные озорства глаза и улыбнулся.
«Возраста Благодарения он достиг! – возмутилась про себя Маргарита. – Серьезен и не делает ребяческих поступков! Чепуха это все, что о возрастах пишут!»
Негодуя, девушка, собрала волосы рукой, чтобы заплести их в косу.
– Не нааадо, прошу, оставь волосы так, – сонно протянул Рагнер. – Тебе жалко? – он перелег на бок и подставил под голову руку. – Я уже больше года среди потных, страшных и заросших мужиков… Самому надо бы побриться, – пробормотал он и провел пальцами от шеи по подбородку. – А у Соолмы, если волосы отрастают, то это подлинный шар вокруг головы. Оставь… Ты же сама их при мне распустила.
– Я думала высушить волосы, пока вы спите. Это неправильно – видеть меня такой.
– Я тебе платья принес, – напомнил Рагнер. – Всё, что ты хотела, и даже больше… Глупо, я же всё равно всё уже видел и не раз… Вот ответь: почему с утра мне можно было видеть твои волосы, хоть и в косе, а сейчас нет? Молчишь? А завтра еще хочешь отдохнуть среди роз и лилий? – широко улыбнулся он. – Сады свои полить?
Маргарита, подумав, опустила руку и позволила волосам рассыпаться по плечам. Герцог, прищурив глаза, улыбнулся еще шире и довольнее.
– Это не из-за купели, – насуплено сказала она, села за стол и стала перебирать учебники. – Из-за зеркальца, дядюшкиного подарка… Хорошо, – вздохнула девушка, очень желавшая и завтра помыться с удобством. – Из-за купели немного тоже… А про сады – это же аллегория… Иносказание для благоречия. Меня учили, что в свете все дамы так говорят… Или нет?
– Мне-то откуда знать? – просыпаясь, потянулся герцог. – Говорят, наверно… Я свою супругу едва понимал, а она, похоже, дулась из-за этого. Пожелала мне напоследок гибели… этой твоей аллегорией, конечно. Мол, желает, чтобы молнии раскололи и небо, и море…
– Я думаю, что она вам не гибели вовсе желала, – улыбнулась Маргарита. – Ну… – смущаясь, пояснила она, – огонь или молнии – это же мужчина, а вода или море – женщина… Небо – это чувства, любовь… Я бы поняла, что она вам в чувствах призналась и приглашала… покушать вишни… Ну… – вздохнула Маргарита, глядя на озадаченное лицо Рагнера и решая впредь отказаться от иносказаний, – на супружескую близость.
– Да?.. – удивленно произнес Рагнер, приподнимая голову. – А я думал, она мне так пожелала, чтобы я утонул и не возфквращался назад… Дамы! – покачал он головой и, лежа на кровати, снова потянулся. – Покушать вишни! Я теперь вишню спокойно есть не смогу!
– Давно вы не спите? – сменила неловкую для нее тему порозовевшая в щеках девушка.
– Раз десять уж просыпался, – зевнув, ответил Рагнер. – Не из-за колоколов – из-за тебя. Ты как слон.
– Я? – теперь изумилась Маргарита. – Что я делала?
– Книжки листала, шумела тут, ходила, зеркало со стола брала, платьем шуршала… Вот Айада – молодец! Лежала тихо.
Собака мгновенно, словно лишь этого и ждала, подлетела к хозяину и полезла обниматься.
– Извините… – хлопая глазами, ответила Маргарита. – Я старалась всё делать тихо.
– У меня чуткий сон: привычка еще с Сольтеля… Да и слух у меня очень острый, поэтому я обычно открываю балдахин, когда сплю: хочу знать, кто или что шумит… Ладно, я вполне выспался, – миролюбиво заключил он и заговорил с Айадой по-лодэтски, после чего собака вернулась на место, а Рагнер снова лег на бок, подпирая кулаком висок.
– Что читала? – спросил он.
– Текст о возрастах человека на меридианском и немного о Лодэнии, – не стала лгать Маргарита, а Рагнер поднял брови. – Про проклятье Красного Короля и Тридцатилетнюю войну.
– Много узнала?
– Там всё кратко… Ортлиб говорит, что много мне знать и не надо. Просто, когда услышу чьи-то имена, то буду знать о ком это и не буду, как дура. Да вот, – вздохнула она. – Там у вас имена такие сложные… Ну, кроме Маргари́ты, – улыбнулась она. – Королевы Ма́ргариты.
– Бабуля! – воскликнул Рагнер. – Только на нашем языке Маргарита – Ма́ргрэта. А у аттардиев – Маргорэ́тта.
– Странно… Моя мама была цветочницей и дала мне имя в честь цветка. Если честно, я никогда не понимала, почему маргаритка, когда есть и лилии, и розы, и… и фиалки хотя бы… Почему такой незатейливый цветок? Почти сорняк… И маргаритка даже не принадлежит месяцу моего рождения. А оказывается – это королевское имя…
– Да, вполне… Переводится с языка древних как «жемчужина»… Не знала? Маргаритки издали похожи на россыпь жемчуга: очень красиво усеивают прибрежные скалы и берега, – вот их так и назвали. Тоже не знала?
Маргарита мотнула головой.
– Подумать даже не могла. Меня точно в честь цветка назвали… Думала, вашу бабушку тоже.
– Мою матушку звали как цветок – Цальви́ей, то есть шалфей. Переводится и как «невредимая», и как «спасительница». У древних людей это растение считалось священным, даже воскресающим мертвых, прогоняющим смерть, – о чем-то задумался Рагнер. – Салфетки, кстати, тоже произошли от того же слова – они же спасают святыни от грязи и одежды от пятен… А что до моей бабули, то у этой маргаритки волчьи зубы, – усмехнулся он. – Ее прозвали Белая Волчица. Знак ее рода по отцу – белый волк, еще она траур белый носит и еще она впрямь опасна как дьяволица… Если только ее разозлить… А так она как все: не хорошая, но и не злюка.
– Она жива?
– Она меня переживет! Девчонка лет на двадцать! В Марсалий она достигнет второго возраста Единения, а ночью Сатурналия этого года встретит свой шестьдесят восьмой миг рождения, но праздновать не будет… С годами она всё больше ненавидит это торжество.
– Я тоже не люблю Сатурналий, – грустно улыбнулась Маргарита. – Матушка умирала, а за окнами соседи смеялись и радовались… Я так надеялась, что мама тоже нас просто разыгрывает, но… А ваше имя, что означает?
– Ничего. Вернее, может, что-то и значит, но оно из столь давнишних времен, что смысл уж позабылся.
– А проклятие Красного Короля, это правда?
– Конечно нет! Большим драгоценным камням любят приписывать проклятия, чтобы их боялись и не крали. Если слушать подобные пересуды, то выйдет, что вокруг лишь проклятые замки или каменья… Этот лал, кстати, мне нынче принадлежит. Еще мой прадед выиграл спор у одного из Кагрсторов и заполучил его. Затем он достался моему деду, далее отцу, а потом брату, потом мне, но ни брат, ни я им по-настоящему не владели… Я помню, что в детстве любил с ним играть. В четыре года и видел Красного Короля в последний раз: перед тем, как мой замок захватили из-за предательства Нэсттгоров, родни мамы… – нахмурился Рагнер. – После этого Красный Король исчез, и никто не знает, где он. В замке все тайники облазили и камни обстучали. Я сам этот лал до шестнадцати лет искал. Так что я владею этим сокровищем, но оно исчезло, а жаль. Я помню, что он был завораживающе красивый… В Тридцатилетней войне точно карбункул не виноват. Скорее уж это вина моей бабули, которая родила первого сына в двенадцать, почти в тринадцать. С рождением ее первенца и началась война, – вздохнул Рагнер. – Родись девочка, и не было бы войны. Тот первенец едва дожил до двух лет, но бабушка уже другого сына родила и третий был на подходе… Всего у нее было семь сыновей и ни одной девчонки. А закончилась война, когда мне было шесть с половиной лет, брату уже девять… Мы с ним чудом уцелели – спасибо местному юродивому. За те тридцать лет, – скривил лицо Рагнер, словно съел что-то невкусное, – почти весь наш род вырезали и род королей Орзении – род Мёцэлр. Одна бабуля из них сейчас жива, и она последняя, кто корону Орзении носит… Ну и мы, Ранноры, не отставали – из Хамтвиров сейчас живы только старик, которому семьдесят два, его жена, Валора, похожая на лесную кабаниху, внук и внучка… А род Нэсттгоров за вероломство отец уничтожил – и друзьям, и врагам в назиданье. Мы с братом смотрели на их казнь, – перевернулся Рагнер на спину и, просыпаясь, потер лицо рукой. – Сам он, мой отец, умер в двадцать шесть. Он был четвертым сыном и мог бы стать королем, если бы не истек во сне кровью… Если по какому-то ужасному случаю два моих двэна умрут и не оставят наследников, то королем Лодэнии быть мне… Надеюсь, этого никогда не случится… – добавил он и встряхнул головой.