На Дианаалий незамужние девушки, достигшие возраста невесты, ночью, в полнолуние месяца Дианы, собирались у одной из подруг, гадали на суженых, детей и замужества. Конечно, Экклесия запрещала ворожить, да и ночные бдения, к тому же в полнолуние, не сулили ничего хорошего, и всё же, как правило, матери безбоязненно отпускали дочерей повеселиться в Дианаалий, зная, что колдовства там не будет вовсе, зато хихиканья и смеха друг над другом – хоть отбавляй.
На Церераалий, в ночь, когда месяц Юпитера сменялся месяцем Цереры, собирались уже замужние дамы – подруги и родственницы всех возрастов. Они запирались в доме, где не было ни мужчин, ни детей, ни незамужних девушек, приносили вино для себя и угощения для других. На этой встрече обсуждались разные неловкие вопросы, какие постеснялись бы поднимать в повседневных беседах: более старшие женщины делились опытом и просвещали тех, кто недавно вышел замуж. Перед началом празднования все клялись душой на Святой Книге, что ничего из сказанного по секрету разглашено не будет, после женщины болтали всю ночь, выпивали, смеялись и перемывали косточки супругам, поэтому их мужья, мягко говоря, Церераалии не жаловали, пытались не отпустить жен из дома, да и детей мужчинам не хотелось нянчить всю ночь. Однако обычно такие кроткие меридианки давали жесткий отпор всем тем, кто пытался запретить им Церераалий, – поводов для радостей женщины и так имели немного, а это празднование было одним из самых любимых. Экклесия сначала боролась с Церераалиями, клеймила их «ведьмовскими оргиями», – и всё зря. В конце концов даже священники сдались и «пошли на перемирие»: осуждать Церераалии проповедники не перестали, но, признавая некую сомнительную пользу от таких встреч да учитывая столь смягчающее обстоятельство как новолуние, по итогу духовенство закрыло глаза на этот обычай.
К Матронаалиям Экклесия не имела нареканий. Во-первых, эти торжества справлялись днем, в первый день месяца Юноны, во-вторых, никак не прославляли языческих божков древних людей, в-третьих, проходили открыто: матери получали подарки от мужей, детей и воспитанников, в ответ устраивали застолье, на каком всех щедро потчевали, даже слуг. Название же произошло от почетного слова «матрона» – так могла себя величать только благородная особа, бескорыстно берущая на воспитание девочек из знатных, обедневших семей. Матрона находила и женихов своим подопечным, а те, до конца ее дней, присылали бывшей покровительнице подарки, – далее зародившийся среди аристократов обычай приглянулся незнатным сословиям, видоизменился и превратился в празднество матерей. Патроналии, отмечаемые в первый день месяца Юпитера, празднества отцов и покровителей, почему-то не прижились в качестве больших торжеств ни в одном из королевств Меридеи.
Маргарита, дважды вышедшая замуж до наступления месяца Дианы, упустила свой Дианаалий. Церераалий на втором году сорокового цикла лет выпал в ночь с тридцать четвертого дня Веры на тридцать пятый день, вот только тогда Маргарите собраться было не с кем, да и некогда: Беати и Ульви ожидали разрешения от бремени, с теткой Клементиной она не хотела обсуждать свою личную жизнь, с Дианой Монаро и подавно, Марлена еще носила траур, а сама Маргарита занималась обустройством нового дома. Матронаалий совпадал с весенним равноденствием и с четырнадцатилетием Енриити – самым важным из всех прочих дней рождения в жизни любой девушки. Маргарита пока не имела детей, зато у нее была падчерица, поэтому она решила, что имеет полное право считать это празднество своим и обязана устроить для дочери супруга памятное торжество.
Она начала заранее закупать яства: вырезку копченого окорока, паштет из зайчатины, засахаренные вишни и многое другое, но не санделианские апельсины. Весь день накануне Маргарита провела в кухне – и результатом ее труда кроме двух мясных блюд стало «дерево изобилия». Она соорудила большой сладкий пирог по рецепту Нессы Моллак: из пряничной массы росло разноцветное хлебное дерево, а на его ветвях можно было найти и вафельные листья, и плоды из пончиков, и печенье, и цукаты, и конфеты. Енриити осталась равнодушной к подарку мачехи. Не интересовалась она и тем, что за стол ожидал ее гостей: для этой невесты жизнь окончилась, ведь мечты о танцах с Арлотом Иберннаком растаяли, как снег на улицах города.
И вот наступил девятнадцатый день Смирения, солнечный и теплый. Он обещал возвращение долгожданной весны и скорое цветение миндаля – день восторжествовал над ночью, солнце над луной. Пока же Элладанн берег свое бесподобное, цветущее платье. Девушки в доме на улице Каштанов такому примеру не последовали и, несмотря на то, что их богатые наряды в жемчужинах и самоцветах остались в прошлом, убрали себя столь прелестно, что порадовали бы даже взор короля. Новоявленная невеста облачилась в красный наряд с длинными рукавами-крыльями и шлейфом, распустила свои чудесные каштановые волосы и украсила их тонким обручем – веночком с фальшивой позолотой. Маргарита оделась в бледно-голубое платье, почти белое, приталенное и узковатое в юбке. Рукава тоже были длинными, но не расширенными к низу, а спускающимися до колен трубой. На торжествах замужней даме дозволялось иметь открытую прическу, однако белый головной убор Маргариты не оставил видимым ни одного золотистого волоска.
Принарядившиеся девушки ждали гостей. Сначала Маргарита переживала, что мало всего приготовила – намечалось не менее пятнадцати гостей, включая подруг падчерицы. Когда к концу первого часа никто не пришел, она стала огорчаться, что слишком расстаралась.
– Ну что ты так изводишься, – утешал ее муж. – Если надо, то я всё съем. Я и так уже толстый – никто не заметит, если еще толще стану.
Маргарита не могла не улыбаться ему с благодарностью. Когда она уж думала, что совсем никто не подоспеет, то услышала звук подъезжающей повозки, и скоро дом на улице Каштанов наполнился шумом, людьми, младенческим криком.
– Еле вас сыщали! – пожаловался дядюшка Жоль, вваливаясь, снимая плащ и лобызаясь с Ортлибом Совиннаком в щеки. – Забралися вы в дикую глушь, ну и ну! Эка нарочное! Три раза мимо езжали! Да еще Филипп заплутал в этих каштанах, хоть и бывался тута! То ли наш малец сторон свету не разбирает, то ли точно, поди, истинна правда всё ж таки глушь!
Ортлиб Совиннак посмеивался в усы.
– Не так хорошо ты знаешь этот город, Жоль Ботно. Не то что я!
Дядя Жоль привез свои мудреные маринады. Пока Маргарита миловалась с голубоглазой Звездочкой, тетка Клементина хозяйничала в гостиной и кухне, выставляя закуски на стол, а также проводила по мебели пальцем, заглядывала в углы и недовольно трясла оборками чепца. Беати и Ульви занимались малышами. Жон-Фоль-Жин получил в подарок от Маргариты посеребренную застежку с ангелом, так как серебро являлось его счастливым металлом. Случись ей дарить подарок в более счастливые времена, то она разорилась бы на диамант – счастливый камень этого ребенка, но теперь драгоценности стали чете Совиннак не по карману. Добрый дядюшка Жоль, конечно, сделался вторым отцом и для Жон-Фоль-Жина – теперь у него было уже пять детей по сердцу. Из-за сего богатства Клементина Ботно кривила рот и закатывала глаза, а ее муж радовался и махал на сварливую супругу рукой.
Синоли, Нинно и Филипп расспрашивали Ортлиба Совиннака о новостях из Нонанданна, желая узнать: состоялось ли решающее сражение. Еще они обсуждали нового градоначальника и говорили, что всё повидал Элладанн, но такого отродясь не знал. Бывший градоначальник в ответ благодушно щурился. Затем прибыла красная телега Гиора Себесро. Суконщик привез мать, сестру и племянника, появившегося в день рождения своего отца – шестого дня Смирения. Мальчика, родившегося на рассвете, назвали Люксà, что означало «светоносный»; Гиор стал его вторым отцом. Люксà получился темноволосым, как все Себесро, но симпатичным до умиления. Оливи прискакал, опоздав на две триады часа, так как тоже заблудился. В приподнятом настроении и не без злорадства он сообщил, что при новом градоначальнике сразу получил разрешение на нотариальное дело. Последней появилась чета Шотно; Марлена добавила на стол рыбу в горчичном желе, ореховый десерт и тутовую наливку. Подружки Енриити не нанесли даже короткого визита. Довод, что дом непросто найти, ее не утешил.