Сестра Элен Прежан – выдающаяся личность. Далеко не каждый способен делать то, что делает она, и так глубоко анализировать собственные поступки и чувства, как она в своей книге «Мертвец идет». Но не менее существенно и то, что произошло с Дебби Куэвас, девушкой, которая выжила после нападения Уилли.
Она выступала свидетелем во время процесса и прекрасно отдавала себе отчет в том, что ее показания способствовали вынесению Роберту Уилли смертного приговора. Легко можно представить, какие ярость и ненависть переполняли ее и как она хотела, чтобы этого негодяя казнили. В день казни ей звонили друзья, поздравляли и уверяли, что теперь ей станет намного легче. Но ей не стало…
А потом Дебби, которая вышла замуж, родила двоих детей и теперь носит фамилию Моррис, поняла, что ей почему-то необходимо простить Роберта Уилли. Простить гнусного убийцу и насильника, циничного преступника, который, похоже, так и не раскаялся в том, что совершил. Она сказала в одном из своих интервью, что сделала это «по эгоистическим соображениям» – это нужно было ей самой, а вовсе не Уилли, который так никогда и не узнал, что Дебби в течение многих лет работала над собой… чтобы простить его. Она объясняет, что невозможно просто решить: «Я прощаю» – и что-то почувствовать, и рассказывает, как день за днем искала в душе силы для того, чтобы простить. В конце концов она «простила его настолько, насколько смогла» – и ей стало легче. Несчастный отчим Фейс Хатауэй, который не только отказывался простить убийцу дочери, но жаждал, чтобы тот умирал снова и снова, и был недоволен, что смерть на электрическом стуле оказалась для Уилли недостаточно мучительной, увы, не испытал никакого облегчения. Он признавался в этом сестре Элен Прежан, с которой они много лет поддерживали дружеские отношения.
Можно, наверное, вспомнить еще многих людей и многие организации, которые боролись и продолжающих бороться против смертной казни. Всех их объединяет одно – вера в абсолютную, неотменяемую ценность любой человеческой жизни. В таком случае вопрос о смертной казни оказывается важнейшим вопросом, связанным с выживанием всего человечества.
Академик Сахаров, тоже четко и бескомпромиссно выступавший против смертной казни, писал:
Я убежден, что общество в целом и каждый его член в отдельности, а не только те, кто предстает перед судом, несут ответственность за происходящие преступления. У задачи уменьшения и ликвидации преступности нет простых решений, и во всяком случае не смертная казнь является таким решением. Только длительная эволюция общества, общий гуманистический подъем, воспитывающий в людях глубокое преклонение перед жизнью и человеческим разумом, и большее внимание к трудностям и проблемам ближнего могут привести в будущем к снижению преступности и даже полной ее ликвидации. Такое гуманное общество сейчас не более чем мечта, и только акты проявления гуманности сегодня создадут надежду на возможность ее осуществления в будущем
[199].
Тот факт, что в страшном и кровавом двадцатом столетии и в, кажется, не менее страшном начинающемся двадцать первом нашлось достаточно людей, не принявших столь популярные разговоры о конце гуманизма, о том, что цель оправдывает средства, о необходимости подчинять интересы отдельной личности каким-то – неважно каким – более высоким интересам, дает нам всем надежду. И говоря об этом, нельзя не вспомнить человека, поднявшего планку невероятно высоко – иногда кажется, что на недосягаемую высоту. Но, наверное, так и должно быть, чтобы нам всем было куда тянуться.
Когда речь заходит о принципе «благоговения перед жизнью», сформулированном Альбертом Швейцером, то прежде всего вспоминают о бегемотах, наблюдая которых доктор сформулировал то, что давно присутствовало в его сознании.
Сентябрь 1915 года – разгар Первой мировой войны, не самое удачное время для того, чтобы говорить и писать об уважении к чьей-либо жизни. Но Швейцер, медленно продвигавшийся в это время по африканской реке Огове, не выбирал удобного или неудобного времени.
Углубившись в себя, сидел я на палубе баржи, размышляя о проблеме элементарного и универсального понятия этического, которого я не нашел ни в одной философии. Страницу за страницей исписывал я бессвязными фразами только для того, чтобы сосредоточиться на проблеме. Вечером третьего дня, когда на заходе солнца мы проезжали сквозь стадо бегемотов, передо мной мгновенно возникло слово, которого я в тот момент не искал и не ждал, – «благоговение перед жизнью». Железная дверь поддалась, тропинка в чаще обозначилась
[200].
Прекрасный образ реки где-то в глуши Габона, где Швейцер лечит всех, кто просит его о помощи, пароход, медленно тянущий на буксире баржу, заходящее солнце, спины бегемотов, виднеющиеся над водой… Но в результате очень часто Швейцера воспринимают просто как одного из проповедников веганства и вспоминают об этих словах только в тот момент, когда хотят защитить животных. На самом-то деле речь идет о ценности любой жизни. Швейцер, безусловно, выступал в защиту животных – и даже растений, но никогда при этом не превращался в джайнского монаха, ходящего в маске, чтобы не вдохнуть нечаянно мошку, и подметающего дорогу перед собой, чтобы не наступить на червячка.
Его благоговение перед жизнью намного шире, чем просто вполне понятное желание защитить страдающих животных. Речь идет о страданиях вообще:
Никто из нас не имеет права пройти мимо страданий, за которые мы, собственно, не несем ответственности, и не предотвратить их. Никто не должен успокаивать себя при этом тем, что он якобы вынужден будет вмешаться здесь в дела, которые его не касаются. Никто не должен закрывать глаза и не считаться с теми страданиями, которые он не видел.
А значит, это распространяется и на обычное человеческое поведение, которое всегда должно включать в себя заботу о других, так как этика благоговения перед жизнью «требует от всех, чтобы они частичку своей жизни отдали другим людям».
Для этого не обязательно отправляться в Ламбарене и там среди духоты тропического леса лечить десятки страдающих людей, а потом играть по ночам Баха. Швейцер был убежден в том, что «тысячью способов может выполнить человек свое предназначение, творя добро».
Не будем подробно вдаваться в этическое учение прекрасного доктора, обратим внимание только на то, что имеет прямое отношение к теме этой книги. Как часто на протяжении всей истории человечества смертная казнь оправдывалась необходимостью поддерживать порядок в мире, обеспечить воздаяние духу умершего, умиротворить его семью, восстановить справедливость! Каждый раз оказывалось, что есть некие высшие соображения – юридические, идеологические, религиозные, ради которых человек должен умереть, даже если нам это не очень нравится. Это необходимость – печальная, но необходимость. А для Швейцера все то, что мировая культура и цивилизация «нарастили» над ценностью личности, просто не существует: