Надеюсь, что вдали от нас у тебя вырастут новые крылья. Я хочу увидеть, как ты снова летаешь. Нет, не так… Я просто… хочу, чтобы ты летала.
С любовью, мама».
Ева не помнит даже имени женщины, которая ее родила, и которая, по ее же словам, вырвала ей крылья. Помнит лишь красивый образ. Но эмоции, которые всколыхнуло это письмо, заставляют ее задыхаться и плакать. Ронять слезы на бумагу, не имея сил разорвать ее в клочья.
Никого она не собирается прощать. Никого. По крайней мере, пока не помнит, за что именно они у нее просят прощения. Да и после — не факт.
Вот только слезы льются и льются из глаз. Сердце ноет, заправляя эмоциональным фоном. Подсовывает новые и новые миражи. Не понятно: где правда, а где дурной вымысел. Эмоции душат. Выворачивают.
Мелодия, которую играет оркестр, родом из далеких пятидесятых. Звонкие клавишные переплетаются с тончайшим напилом саксофона, мелкие барабанные, высокие трубные — причудливая и узнаваемая какофония звуков.
«Let my people go…»
— Здесь скучно, — ноет Ева, раздраженно поправляя хрустящий лиф платья. — И эти блестки! Они колются!
— Замри. Постой спокойно, хоть минуту, — сдавливает ее тощее плечо мама. — Отец выступает с докладом. Имей уважение!
— Who is this lovely girl here?[1]? — сверкает зубами стоящий рядом с ними темнокожий мужчина. — Tell me what made you unhappy[2]?
Его глаза бегают по лицу и телу девочки. И ей кажется, будто они оставляют за собой грязный липкий след.
Еве не нравится этот мужчина.
— Go to the ass[3], - выпаливает грубо, пользуясь тем, что мать не владеет английским языком.
Опешив, мужчина перемещает свой взгляд на глупо улыбающуюся женщину. Мгновенно осознавая, что она ничерта не понимает, мерзко улыбается Еве.
— I would gladly. But I'm afraid your dad won't like it[4].
Этим высказыванием мужчина пугает еще сильнее.
— My dad will gut you if he wishes[5].
— That's for sure[6], — с той же улыбкой отвечает мужчина.
И, наконец, отходит. Только после этого Ева замечает появившуюся в теле дрожь.
— О чем вы говорили? — спрашивает мама.
— Он сказал, что ты красивая.
— Правда? — взволнованно переспрашивает женщина, взбивая рукой мягкие локоны.
Девочка закатывает глаза и дергает ее за руку. Суетливость матери огорчает и дико стесняет ее.
— Какая разница? Ты не должна хотеть ему понравиться. Он плохой.
Но мама не слушает. Нахмурив брови, недовольно взирает.
— Ева, у тебя все плохие. Это посол из… не помню, из какой страны…
— Не важно, — останавливает ее девочка. — Пойдем к отцу, он спускается со сцены.
— Видишь, как хорошо, что ты занимаешься английским, — не унимается женщина. — Это универсальный язык.
— Можем мы уже ехать домой? У меня болит живот.
— Нет, Ева. Мы должны оставаться до конца. У папы тендер.
— Что случилось? — раздраженно интересуется отец, пристально изучая дерганую дочь.
— Пойди, побеседуй с Никитой.
Девочка прослеживает взглядом направление, которое указывает мать. Замечает худощавого юношу с зализанными назад волосами. Темный костюм добавляет его коже смертельной бледности, а апатичный взгляд говорит о бесспорном повиновении воли родителей.
— Ни за что!
— Давай, — нажимает отец. — И не веди себя, как дикарка.
Ева не двигается. Напрягаясь всем телом, при необходимости готова цепляться руками за полупрозрачное платье матери. Вот только этот дрессированный мальчик-робот замечает взгляды Исаевых и, нацепив улыбку, плетется в их сторону.
— Никита, — чересчур бодро восклицает мама. — Пригласишь Еву на танец?
— Да, конечно, Ольга Владимировна.
— Прекрасно! А то ей с нами скучно.
С широченной улыбкой юноша протягивает руку в знак приглашения.
— Ева?
— Спасибо, — мило улыбается девочка. — Но прямо сейчас мне нужно в туалет.
Проталкивая себе дорогу, намеренно задевает плечом Круглова. Шагает тяжело, выбивая туфлями яростный ритм. Пока, наконец, не оказывается за дверью уборной.
— Пригласишь Еву на танец? — едко передразнивает голос матери. — Да, конечно, Ольга Владимировна, — гневно дыша, выставляет в пустоту средний палец. — Вот вам!
Вздыхая, опирается руками о стойку перед зеркалами.
Скрипнув, дверь открывается. Ева отводит взгляд вниз, пряча свой гнев. Она и не рассчитывала на долгое уединение, так как мероприятие слишком масштабное.
Ждет, пока пришедшая дама нырнет в кабинку, но чувствует, как теплые пальцы касаются ее шеи сзади. Позвонки пробивает током, когда глаза встречаются в зеркале с противными глазами арабского посла.
— Bad little girl[7], — тихо гундосит он, пробираясь своими пальцами за отворот колючего платья. — You are so bright and so sweet[8].
— Dont touch me[9]!
— Ева!
Девочка готова заплакать, настолько рада слышать голос матери, пока взгляд той в замешательстве останавливается на мужчине. И посол, вдруг переходя на чистый русский, рассыпается в извинениях, уверяя их обеих, что ошибся дверью.
Исаева кивает, принимая его объяснения, и, хватая Еву за руку, тащит ту к выходу.
— Что ты так долго? Никита ждет. По-твоему, я должна его развлекать?
— Он трогал меня, — все еще пребывая в ужасе, тихо шепчет девочка.
— Кто? Никита?
— Посол.
— В каком смысле — трогал? Что ты несешь?
— Он приставал ко мне. Неприлично.
— Боже, Ева! Это уже слишком! Знаешь, перестань… Остановись! Ты специально доводишь меня, что ли? Тебе хочется, чтобы я нервничала?
— Чтобы ты нервничала? Разве ты не видишь, в каком я состоянии? — Ее колотит. — Я не вру, мама. Сейчас я не вру! Мамочка!
«Поверь мне!»
«Выслушай меня…»
«Обними меня, мамочка!»
— Довольно! Я не хочу этого слышать. Просто замолчи! Сейчас же! Иначе я за себя не ручаюсь!
Воспоминания сминают душу новой порцией боли. Мысли сбиваются, а сознание туманится.