Какое-то время, пока неудержимо рвемся взглядами друг другу в души, вокруг нас только лес звуками живет.
– Есть! Ношу с собой, бля.
Возникшая до этого пауза столь же странно и неожиданно заканчивается. Машка продолжает плакать.
– Тогда оставь меня здесь умирать.
– Не дури, святоша. Давай, хватай меня за шею. Понесу домой на руках.
– Три километра? – смотрит как на героя.
А я ведь и есть герой. С поправкой «анти».
– Пф-ф, легко.
То ли нога перестает болеть, то ли святоша храбрится, едва поднимаю ее, успокаивается. А через пару минут, как ни в чем не бывало, начинает навешивать мне какую-то чухню.
– Если долго смотреть на солнце, можно ослепнуть…
У меня все показатели сбиваются. Сердце зашкаливает отнюдь не из-за прикладываемых физических усилий, вес Маруси почти не ощущаю. Остро чувствую ее запах, податливое тепло тела и пальцы, которыми она, в процессе болтовни, то и дело водит по моей шее, поддевая короткие волосы на затылке.
– …вот ты что бы выбрал: полную темноту или глухую тишину?
– Прекрати, – дергаю головой.
– Что?
– Трогать меня перестань. Бесит.
– Ну и ладно! Больно надо! Тоже мне, радость…
Давно проснулся, но вставать не спешу, даже когда в бункере врубается освещение. Лежу, сохраняя полную неподвижность. Машка тоже никаких видимых признаков пробуждения не выказывает. Закинув на меня половину своего тела, сладко сопит в ухо.
– Кажется, идет дождь… – тихо выдает, не открывая глаз.
– Как поняла?
– Мне не хочется просыпаться.
В этом я ее очень хорошо понимаю. По утрам сильнее всего разбирает осознание беспощадности происходящего. Новый день стартанул, и хрен знает, сколько еще таких впереди. Бессрочное заточение. Неизвестность, которая ломает психику, как ты ни хорохорься.
– Вставай, Маруся, – звонко шлепаю ее по ягодице. – Труба зовет.
Принимая сидячее положение, святоша пытается выпутаться из собственных волос.
– Что мы будем делать? – вяло интересуется и, прикрывая ладонью рот, раз за разом зевает.
– Что-нибудь.
– Мм-м, супер. Горю от нетерпения, – ворчит угрюмо, прежде чем подняться.
Всеми силами торможу себя, чтобы не выдумывать какую-то бесовщину и не провоцировать новый выброс эмоций для нас обоих. Решаю, что «белый» день в кои-то веки стоит прожить спокойно. По этому пути и направляю Машку. После завтрака затягиваю в «кинозал» и вверяю в руки пульт, мол: «Твори, мадам, чё хочешь». Сам, как ленивый котяра, на диване расползаюсь.
И… Хрена с два!
Покой нам только снится.
В этом чертовом месте невозможно уединиться. Даже мысленно. Мы не просто постоянно находимся друг перед другом. Мы непрерывно в подсознании. По глазам понимаем, о чем думаем. Это должно бы накладывать какие-то ограничения, вынуждать нас быть осторожнее в своих желаниях. Да ни хрена! Не стесняясь, делимся зреющим внутри нас помешательством. Транслируем без цензуры.
– Я должна тебе кое в чем признаться, – каким-то чрезвычайно осторожным и вместе с тем вкрадчивым шепотом разрушает тишину Титова.
И я уже готовлюсь, что это будет какая-то неописуемо-ебучая хрень. Волнение сходу разбирает тело, взвинчивая все физиологические процессы далеко за пределы нормы.
Рывком поднимаясь с дивана, опускаюсь на пол аккурат напротив Машки.
– Говори.
Фильм она так и не выбрала. На экране еще светится заставка со списком бестселлеров позапрошлого десятилетия. Однако мы оба знаем, что через какое-то время подсветка погаснет, и, так как верхнее освещение выключено, помещение поглотит беспроглядная темнота.
Только этого и ждем.
Не отрываем друг от друга взглядов ни на секунду.
Наглядеться.
Вторгнуться.
Забраться как можно глубже…
С последним успешно справляется святоша, пылкой скороговоркой выдавая:
– Помимо Масюкова был еще один.
Если высокопрочный огнеупорный лист стали поставить ребром и прицельно в нужном месте ударить, он пойдет волной. Так и во мне, за всей хреновой массой мышц и костей, душу со звоном сворачивает.
– Еще один, кто? Что? – спрашиваю и ощущаю, как в груди безумное пламя разгорается.
– Еще один поцелуй.
Какого х*я, бл*дь?
Какого, бл*дь, х*я?
Сердце в глотку толкается. Да там и застревает, раздавая кровь неровным скачкообразным ритмом.
– Кто? – все, что получается выдохнуть грубым голосовым броском.
– Ридер.
Оцепенение. Секунда, две, три… А потом режущим скрипом по груди расходится жгучая и болючая, как гангрена, чернота.
– Это тоже получилось случайно? – прикрываюсь едким сарказмом.
Ухмыляюсь, как бес, отнюдь не благожелательно.
– Нет, не совсем, – с опаской отвечает. Понимает, значит, как на меня действует эта информация. – Странно, что он тебе не сказал…
– А ты хотела, чтобы сказал?
– Конечно… Нет.
– Конечно, да, твою мать, – выкрикиваю, прежде чем нас, наконец, накрывает полотном мрака. – Ты сделала это намеренно!
– Ну и дурак ты, – возмущенно фыркает. – И не смей на меня орать! Ты, допустим, вообще с Овсянниковой тягался! И еще… Много чего и много с кем!!!
По голосу понимаю, что на ноги вскочила и сместилась куда-то в сторону.
– Лучше тебе включить свет, святоша, – предупреждаю, поднимаясь следом.
– А то что?
Крутанувшись, отворачиваюсь. Хоть и видеть ее не способен, по звуковым импульсам улавливаю и представляю. Прочесываю ладонью лицо снизу вверх и задерживаюсь в волосах на макушке. Сцепляя зубы, выравниваю дыхание.
– Сейчас узнаешь.
Глава 28
Мария
В эту минуту что-то должно произойти… Что-нибудь знаковое… Громыхнуть при падении какая-то вещь, разлететься стекло, раздаться пронзительный звон, задребезжать металл… Что-нибудь! Что происходит в обозначенное высшими силами время как предупреждение, которое направлено возбудить наши внутренние инстинкты.
Это необходимо, чтобы насторожиться и воспрепятствовать нежелательным событиям. Это необходимо, чтобы отрезветь и не натворить глупостей. Это необходимо…
Зачем?!