— В нашей семье не принято колготиться насчет этого, — сказала Лиззи, снова заморгав, чтобы не дать волю слезам. «Ну да, если, конечно, не считать колготней то, что твой прах должен быть развеян над лавандовым полем в первое же полнолуние после смерти». — К тому же я сама в этом виновата. Я, переехав, забыла сообщить бабушке о смене адреса, а потому с письмом случилась некоторая неразбериха. Она умерла два месяца назад. Поскольку на письмо я не ответила, то похоронное бюро взяло дело в свои руки и само позаботилось о ее пепле.
Люк покивал, как будто нашел в услышанном вполне здравый смысл, но потом неожиданно нахмурился.
— Все-таки, согласись, немного странно. Взяться за дело без тебя?
Лиззи отвела от него взгляд.
— Это что-то вроде давней семейной традиции. Дело тут… в привязанности по времени. В любом случае с этим уже покончено.
— Ну, вот и хорошо, если хочешь знать мое мнение. Никогда не был большим любителем похорон. Этой, знаешь, концентрации скорби. — Люк помолчал, изображая, будто его передергивает. — Растраченные зря эмоции, если разобраться. Человек, который умер, и понятия не имеет, что ты о нем скорбишь — потому что он уже мертв. Все же остальные просто топчутся вокруг, бормочут друг другу всякие банальности, жуют фаршированные яйца. А еще съезжаются все эти родственники, в которых сам черт не разберет. В общем, сплошной напряг… Или, как любила говаривать моя матушка — compliqué
[1].
Compliqué.
Лиззи согласно кивнула. Просто идеальный в своей лаконичности эпитет к роду Лун!
— Да, у нас в роду хватает… напряга.
— И давно ты ее последний раз навещала?
— Ни разу. Как восемь лет назад уехала оттуда, так больше и не возвращалась.
Люк даже присвистнул.
— Приличное время — даже по моим меркам. А матери у тебя нет?
Лиззи поняла, что именно он имеет в виду: умерла ли ее мать. В сущности, это было одно и то же. Но правда крылась в том, что Лиззи и сама не знала ответа на этот вопрос. Да и никто не знал.
— Да, ее нет. Никого больше нет.
Люк обошел ее письменный стол сбоку, присел на уголок.
— Бедная ты моя сиротка, — медленно проговорил он. — Но знаешь, ты не одинока. Моя матушка тебя очень любила, а потому взяла с меня обещание, что я буду за тобой присматривать. Она сказала мне: «Люк, однажды она станет блистательным парфюмером, и я хочу, чтобы ты о ней позаботился». Словно, оставляя мне свою компанию, матушка завещала мне и тебя.
Лиззи еле удержалась, чтобы не закатить глаза.
— Человека невозможно завещать, Люк. К тому же я не бедная сиротка, я уже достаточно долго жила отдельно и самостоятельно.
Люк поднялся, отошел к окну.
— И сколько времени тебе понадобится? Три дня? Или четыре?
— На что? — нахмурилась Лиззи.
— Ну, не знаю. Поскорбеть, пережить эту утрату, наверно. Или что там еще нужно тебе сделать? Полагаю, надо решить какие-то финансовые вопросы, продать дом…
— Там на самом деле ферма. Ферма, где выращивались лекарственные травы. И мне совсем нет надобности туда ехать. Все вопросы я могу решить и отсюда.
— В самом деле? — расплылся он в улыбке, как будто был приятно удивлен услышанным. — А я уж было подумал, что ты сентиментальная особа.
Лиззи помотала головой, отчаянно желая поскорее свернуть этот разговор, пока она не ляпнула что-нибудь такое, отчего у Люка снова поползут на лоб его старательно ухоженные брови.
— Просто… там много чего есть… Воспоминания, которые я предпочла бы не ворошить. Как ты уже сказал, это… compliqué.
Его улыбка стала еще шире, явно переступая грань между самонадеянностью и снисходительностью.
— Матушка у меня была сентиментальной женщиной. Она любила говорить, что всем нам время от времени необходимо возвращаться домой — дабы напомнить себе о том, кто ты и откуда. И мне кажется, отчасти она была права. Нам действительно нужно время от времени возвращаться домой. Но только для того, как я считаю, чтобы напомнить себе в первую очередь, почему мы оттуда уехали, и таким образом еще отчетливее понять, чего мы в действительности хотим. Потому что в конечном счете это самое главное — уяснить, чего мы ожидаем от жизни и что готовы сделать, чтобы это получить. Может быть, как раз это тебе сейчас и требуется, Лиззи, — провести какое-то время со своими воспоминаниями. После этого ты, возможно, многое увидишь в ином свете.
«Провести время со своими воспоминаниями…»
Лиззи опустила взгляд к коленям, не желая сейчас встречаться глазами с Люком. Он и понятия не имел, о чем сейчас распространялся. Да и не должен был иметь. Как вообще можно со стороны представить, какие воспоминания ее там ждут!
— Все в порядке, на самом деле. Я справлюсь. Я смогу разрешить все вопросы удаленно.
Люк скептически покосился на нее.
— Воля твоя, конечно, но звучит как-то неубедительно. Может, с кем-то там нужно пообщаться, чтобы до конца переварить эту утрату. Как говорится, поставить точку. Я мог бы поехать с тобой, чтобы все прошло полегче.
Вот он — истинный мотив его внезапной обеспокоенности за нее!
— Мы уже несколько месяцев как расстались, Люк.
— Я в курсе.
— Тогда зачем ты это предлагаешь?
— Ты что, не веришь, что я способен на простое великодушие?
— Нет.
Люк сразу отбросил улыбку, словно принимая свое поражение.
— Все-таки это довольно паршивое время, чтобы переживать его в одиночестве. Позволь мне по крайней мере пригласить тебя на ужин. Обещаю говорить лишь о делах, если тебе так будет угодно.
— Спасибо. Но, по-моему, мне сейчас лучше побыть наедине с собой.
Лиззи проводила его взглядом до двери, больше чем уверенная, что он уходит обиженным и оскорбленным. Хотя в одном Люк все-таки был прав. Ей действительно нужно какое-то время, чтобы «до конца переварить эту утрату», усвоить тот факт, что она неожиданно осталась одна в целом мире, и осознать, что это означает. Альтея умерла, мать, судя по всему, исчезла с лица земли — в прямом ли или фигуральном смысле. И теперь после Эльзибет не останется никого из рода Лунных Дев — в этом она была точно уверена. По сути дела, она последняя.
Глава 2
Скинув в прихожей туфли, Лиззи поспешила на кухню. Она достойно пережила этот рабочий день, с улыбкой встречая неиссякающий поток соболезнований, что устремился к ней, едва по фирме распространилась новость о ее утрате. Единственное, чего желала она теперь — это большой бокал вина и возможность побыть наедине со своей скорбью.