И даже сейчас, поблекший и растрескавшийся от времени и непогоды, старый амбар вызвал у Лиззи нежную улыбку. Это было ее главным прибежищем в подростковые годы — местом ее уединения, — тихим и прохладным и, к счастью, недоступным для приходивших на ферму покупателей. Кроме того, он явился идеальным местом для обустройства ее импровизированной парфюмерной лаборатории. Теперь, как и вся остальная «Ферма Лунных Дев», это строение представляло собою лишь жалкую тень прежнего себя.
Тряхнув головой, Лиззи отогнала воспоминания и направилась к машине за чемоданом. Она устала после долгой дороги, изрядно проголодалась и к тому же до сих пор мучилась головной болью от похмелья. У нее еще достаточно будет времени для обвинений в свой адрес и упреков после того, как она раздобудет здесь что-нибудь поесть.
Силы природы не пощадили и дома. Выкрашенные в цвет шалфея деревянные стены выцвели, сделавшись скорее серыми, нежели зелеными, оконные перемычки, став пористыми от гнили, провисли. И тем не менее дом стоял — истрепанный ветрами и непогодой, но по-своему горделивый. Такой же стойкий и упрямый, как женщина, построившая его больше двухсот лет назад.
Лиззи вставила в замочную скважину свой старый ключ от дома, провернула и толкнула створку. Дверь со стоном открылась. На мгновение Лиззи застыла на месте, дожидаясь, когда глаза привыкнут к царящему у входа полумраку. Она уже успела забыть, как темно порой бывало в этом доме, особенно в прихожей, где густые раскидистые ветви старого ясеня заслоняли солнечный свет. Но более всего поразило ее глубочайшее безмолвие, оцепенелость дома — ощущение, будто с уходом Альтеи время непостижимым образом остановило ход.
Небольшая гостиная осталась в точности такой, как ее запомнила Лиззи: диванчик в твидовой обивке между окнами, пара потертых кресел с «ушками» перед кирпичным камином, разномастная коллекция оловянной посуды на каминной полке. И портреты, ровными рядками висящие на противоположной стене. По большей части это были далекие от совершенства поделки художников-любителей разных лет — и все-таки каждое заключенное в рамку лицо имело поразительное сходство с соседним. Темные, гладко зачесанные волосы, очень бледная кожа, так что ее можно было назвать полупрозрачной, и характерные серебристо-серые глаза, присущие всем женщинам из рода Лун.
Она выросла под этими внимательными, цепкими глазами, коллективный взор которых был настолько пристальным и напряженным, что ребенком Лиззи частенько старалась вообще избегать этой комнаты. «В каждом этом лике — своя история», — говаривала Альтея, после чего проверяла, помнит ли Лиззи их имена. Сабина. Патрис. Рене. Доротея. Сильвия. Оноре…
Неожиданное шарканье чьих-то шагов позади застало ее врасплох. Резко обернувшись, Лиззи увидела стоящую у основания лестницы незнакомую пожилую женщину с махагоновым цветом кожи. Она была высокой и по-своему красивой — с высоким лбом, широкими скулами и очень коротко, чуть не до «ежика», постриженными волосами с сильной проседью.
— Она говорила, что вы приедете, — произнесла женщина, нарушив неловкое молчание.
— Кто вы?
— Я Эвангелина Бруссар. Можно Эвви.
— Это вы мне послали письмо.
— Я. Дважды, если говорить точнее.
Лиззи вскинула подбородок, раздраженная ее невысказанным укором.
— Я переехала.
Эвви не торопилась с ответом. Прищуренными глазами она оценивающе разглядывала Лиззи с головы до пят.
— Вы забыли сообщить об этом своей бабушке, — молвила она наконец.
Лиззи на миг закрыла глаза, неприятно удивленная исходившим от этой женщины запахом уксуса и гнилых персиков.
Духом неодобрения.
В этом как раз и состоял ее дар. В способности судить о человеке, о его чувствах и настроении, исходя из его запаха. В точности как распознавать чью-то ауру — только не глазами, а носом. Проявилось у Лиззи это в ту пору, когда она достигла половой зрелости. Как объяснила ей Альтея, именно в это время и «дозревают» обретенные при рождении дары.
Сначала находившие на нее вдруг озарения шокировали Лиззи: она ощущала некое беспорядочное нагромождение запахов, редко когда содержащих какой-то смысл. Но постепенно Лиззи научилась расшифровывать то, что улавливало обоняние, и даже использовать это в своих интересах — точно сигнал радара, предупреждающий о возможных угрозах. Однако с тех пор, как она покинула Сейлем-Крик, ее навыки стали проявляться лишь изредка — словно отъезд с родовой фермы каким-то образом понизил ее восприятие. И вот теперь она внезапно вновь получила четкий сигнал — и это был знак неодобрения.
— Я собиралась ей об этом сообщить, но… — Лиззи умолкла, раздраженная тем, что чувствовала необходимость объяснять все это совершенно постороннему человеку. — А что вы здесь делаете?
— То же могу спросить у вас и я.
— Да, но сейчас я спрашиваю. И поскольку это дом моей бабушки, то, думаю, я вправе потребовать ответ.
— Я была ее подругой, — без малейших эмоций ответила Эвви. — Кто бы еще мог написать вам то письмо?
Лиззи чуть склонила голову набок, пытаясь разгадать эту странную женщину. В ее голосе была какая-то особенная мелодичность — ее слова звучали то выше, то ниже, будто следуя нотам некой песни. Он был красивым и музыкальным — и в то же время внушающим какую-то необъяснимую тревогу. Или, может быть, так действовали глаза этой женщины — зеленые, с медными крапинками, — не позволяющие устремить в них прямой взгляд.
— Я предположила, что Эвангелина Бруссар была у Альтеи адвокатом. Или представляла похоронное бюро. Но никак не ожидала вас увидеть здесь.
Эвви недовольно фыркнула.
— Вот тут мы, пожалуй, квиты. Я тоже не ожидала вас увидеть. Зачем вы сюда приехали? Теперь? После стольких лет?
Лиззи попыталась найти ответ на этот вопрос — но правда была в том, что ответа у нее не было. А если и был, то не такой, каким бы ей хотелось с кем-то поделиться.
— После бабушки осталось кое-что, о чем бы мне хотелось позаботиться лично. Те вещи, которые она несомненно хотела передать мне.
Эвви снова сощурила глаза, однако ничего не ответила. Коротко и безразлично кивнув, женщина развернулась и зашуршала по деревянному полу своими старенькими меховыми башмаками, похожими на угги, в сторону кухни.
Лиззи последовала за ней, только теперь обратив внимание, что на Эвви надет один из принадлежавших Альтее фартуков с цветами.
— Вы что-то готовите?
— Ужин.
Женщина приподняла крышку на суповой кастрюле, томившейся на плите. Попробовав содержимое на вкус, она выудила из ближайшего шкафчика жестяную баночку и добавила в варево щепотку какой-то приправы.
— Вы здесь живете? — спросила Лиззи, до которой потихоньку начали доходить новые обстоятельства.
Эвви развернулась от плиты, по-прежнему сжимая в руке ложку.
— Живу. Покуда вы не явитесь меня отсюда вытурить.