Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - читать онлайн книгу. Автор: Мария Галина cтр.№ 224

Отца жалеешь, – пробормотал вестник тихо, и все ж громом отдавались его речи в ушах Авраама, – а он тебя – пожалел?

Его это дело! И Господа! И не стой между ними! Или сам Господь ты, что расселся тут как хозяин?

Тень от вестника поползла по земле, растет, ширится, всю вершину покрыла тень, и сам он – тень, черная прорезь в синеве небес, пылает на голове венец огненный, глаза холодным серебром сияют, точно луны.

Смотри на меня, ягненочек, смотри хорошенько!

Исаака отшвырнуло на землю, упал, всхлипывая, вновь вскочил…

Все равно, – вытирая нос рукавом, – не верю я, что ты – от Господа. Разве стал бы Господь так отца моего обижать? Господь добрый! Он по правде судил бы! По справедливости!

В вышине вспыхнули серебряные глаза.

Добрый? Господь не добрый. И не справедливый. Он – Господь.

А кому он нужен – такой? – удивился мальчик.

Вскинулся Авраам, рукой глаза прикрыл.

Молчи, – шепчет Исааку. – Нельзя с Ним так! Молчи…

Испепелит ведь, да что там – испепелит… Все горы Мориа до основания сроет!

Усмехается Голос:

А тебе кто нужен, крикун? Или не свободны вы в выборе своем, что все на Господа валите? Или вы впрямь агнцы бессловесные? Или дети малые? Или, хуже того, умом скудны, что без пригляду да опеки сгинете, все как один? А Господь – Он не пастырь, не нянька! Не внемлющих взыскует – ведающих!

Исаак вновь рванулся вперед, заслонил отца, стоит запрокинув голову.

Тогда с меня и спрашивай, – задохнулся, продолжал торопливо, – это я, я во всем виноват! Это я струсил! Из-за меня Измаил погиб!

Замолчи, – хрипло проговорил Авраам, наконец опомнившись, – что ты еще выдумал?

Нет, я правду говорю, – торопился Исаак, – тогда, в холмах, вдвоем с Измаилом… смоква там росла, потянулся я к плодам, Измаил сзади шел, со своим луком. Кричит: «Не двигайся! Замри!» Рядом со мной просвистела стрела, вонзилась в ствол. «Теперь гляди, – говорит, – за какую ветку хотел ты ухватиться. Впредь смотри, куда лезешь!» Змея там была, на дереве, стрела прямо в голову ей вошла, прибила к стволу. Колени у меня подогнулись, сел я, где стоял, гляжу – мама бежит. Подбежала, схватила на руки. Измаил стоял гордый, довольный, благодарности ждал, наконец-то мир будет под кровлей шатров – или не спас он сейчас меня у нее на глазах? Поглядела она на него, как обожгла, отвернулась и уж больше не глядела. И меня увела.

Что ж ты молчал, сынок?

Опустил голову Исаак, на Вестника не смотрит, да и на отца тоже. Потом поднял взгляд, глянул прямо в душу.

Боялся.

Чего боялся? Или не любил я Измаила?

Любил… А только… Мама сказала, не знаешь ты, агнец мой, что такое злоба людская! Может, спасти он тебя хотел, а может, и нет… Господь разберется. Он все видит, Он и это видел.

Что ж мне не сказал? Я бы отправил за ними… Вернул…

Отправил? Сам бы побежал, поскакал бы, на лучшей верблюдице своей, на белой, коврами бы выстелил дорогу домой перед смуглыми ногами ее…

Прости, отец. Подумал я, вот, Господь повелел, и ты повелел, и ушел Измаил… У него свое царство, у тебя – свое, один я теперь у тебя, значит и любовь твоя вся – теперь мне. Да и мама говорила – приворожила тебя колдунья-египтянка, да и против меня злое умышляет. Что я для них что бельмо на глазу, хозяйский сын, любимый. Я и не верил, а все ж и верил… Прости меня, отец, стыдно мне.

Дрожит, щеки горят, но не плачет – в глаза смотрит.

Подошел на негнущихся ногах, обнял за плечи.

Твоя вина во сто крат меньше моей вины. Или не в ответе я, пастырь своих стад, за тебя, за него, за Агари смерть в пустыне раскаленной, за ложь Саррину? Или не стал я своему племени судией неправедным?

Гладил по голове, в небо не глядел.

Повернулся – где исполин в венце из молний? Вновь отрок сидит на валуне, болтает ногой.

Ладно уж, Авраам, – вздохнул, – довольно, ступай. Принял Господь жертву.

Мою? – вскинулся, спину выпрямил гордо. Царь земли своей, пастырь стад своих, прародитель народа своего. Поют ли в ушах колокольчики, звенят ли? Нет, тишина на плоской вершине, ветер лишь чуть свистит в кустах терновых.

Качает отрок кудрявой головой, смотрит на Авраама, с жалостью смотрит.

Не твою – Исаака. Мальчишка-то твой, сынок балованный, добровольно на алтарь пошел. Ради тебя, дурня старого, – он же не побоялся руку на меня поднять, чтоб тебя, ах ты, трусливый пастырь трусливых, от Господнего гнева прикрыть собою. Ступай же, ибо отпускаю я его, благословенного, да и тебя отпускаю, ибо ты теперь – с ним, не он – с тобой.

А великий народ… – заторопился, – породит он великий народ? Мой народ?

Породит, – отмахнулся, – а то от таких, как ты, великие народы не бывают? Да и малый-то твой покрепче тебя будет. Погоди, еще станут потомки его рассказывать своим потомкам и про тебя, и про него… такого наплетут…

Господь, – выговорил с трудом, но все ж выговорил, едва шевеля непослушными губами, – пускай не гневается на Исаака.

Торгуешься, пастырь народов, – усмехнулся отрок, – ладно-ладно, не тревожься, будет он в руке Господа до дней кончины своей. Да только пускай он запомнит, ягненочек твой, – на вершине своей жизни стоял он сейчас! Ибо предстал он перед Богом и стоял достойно.

Вырвалось из трещины в черном алтаре пламя, встало столбом, ширится столб света, заполняет собой всю вершину, глазам смотреть нестерпимо.

Вот она, милость Господня, думал Авраам, жестокая, опаляющая, а все же – милость! Столько миров у Господа, столько светил, сонмы ангелов у Него, моря света, озера мрака. Что Ему за дело до судьбы одного-единственного человека, Ему, рушащему крепости? А все ж, выходит, есть дело… И если учимся мы постигать величие Его, не так ли и Он учится милосердию? Агарь, Измаил… Что ж, если Господь пожалел одного отрока, почему бы Ему не пожалеть другого? И ежели Ему ведомо, что такое любовь, разве не сжалился Он над горькой любовью несчастного, перепуганного скотовода?

Кто может узреть Господа и остаться в живых, – пробормотал Авраам, заслоняясь рукой от нестерпимого света, – кто может нести Его ношу? А все же… Кто знает, быть может, когда-нибудь… кто-нибудь из твоих потомков, сын мой, сможет без страха смотреть в Его глаза?

За скальным выступом истошно орал перепуганный осел.

Исаак стоял, судорожно сцепив руки, ослепительный горний свет сиял в его глазах, но он не отводил взгляда, запрокинув голову, приоткрыв рот, глядел туда, где, гремя, катилась в лазури золотая колесница. Потом моргнул, повернулся, взял отца за руку.

Пойдем, отец, – проговорил он, – пора домой…

– Вот так и был заключен новый договор, – завершил свой рассказ незнакомец.