— Фагерберг, — выговорил Рогер, выплюнув имя бывшего шефа, словно обсосанную вишнёвую косточку.
— Очевидно, в сороковые годы в деле был ещё один подозреваемый, — сменила тему Ханне. — Некий Биргер фон Бергхоф-Линдер.
— Да, — помедлив, подтвердил Рогер. — Это так. Мне кажется, Фагерберг лично занимался его проверкой.
Рюбэк немного помедлил и снова заговорил:
— По крайней мере, я в этом не участвовал. И Бритт-Мари тоже, иначе я бы знал об этом.
Ханне кивнула.
— А что за теория о проникновении в жилище жертвы через крышу? — задала Ханне интересовавший её вопрос, и потянулась за блокнотом.
Рюбэк заглянул ей в глаза.
— Что?
— Бритт-Мари так считала.
— Это правда?
Рюбэк выглядел искренне удивлённым.
— Эта теория упоминается в одном из составленных ею отчётов. Она считала, что преступник мог выбраться на крышу из подъезда. А оттуда он с лёгкостью мог перебраться на балконы верхнего этажа. Если убийца воспользовался этой лазейкой, то покинуть квартиру жертвы он мог прямо через подъезд. Той осенью, по всей видимости, было тепло. Жертвы вполне могли оставить открытыми на ночь балконные двери, чтобы был приток свежего воздуха.
— Я и не подозревал об этом, — признался Рюбэк.
— Бритт-Мари определённо обсуждала эту версию с Фагербергом. Я думала, вы всё проверили.
— Я такого не помню.
— Почему же он так сказал?
Рогер пожал плечами.
— Не имею понятия. Он ведь не принимал всерьёз ничего из того, что говорила Бритт-Мари.
— Почему?
Рогер поёрзал на стуле.
— Он с каждым из нас обходился как с куском дерьма, — негромко произнес Рюбэк. — Но больше всех доставалось ей. Он засадил её за бессмысленное перекладывание бумажек, а когда наконец позволил Бритт-Мари присутствовать на совещаниях, то ей вменялось вести протокол, чтобы потом начисто его перепечатывать. Когда она осмеливалась выдвинуть собственную теорию или внести предложение, он рубил всё это на корню. Не потому что теории никуда не годились, а только по той причине, что исходили от неё.
— Но почему?
Рогер медленно покачал головой.
— Потому что она была новенькой? — предположила Ханне.
— Я тоже был новичком.
— Потому что она была очень молода? Или потому, что она — женщина?
Рогер встретился взглядом с Ханне.
— Фагерберг из старой гвардии. Он считал, что женщинам в полиции не место. Во всяком случае, у него в отделе. А мы, все остальные… мы предали её. Мы не заступились за неё, когда должны были это сделать.
— Не так просто пойти против начальника.
Рогер вздохнул и снова покачал головой.
— Ты должна знать, что я много об этом думал. Если есть что-то в жизни, что мне хотелось бы изменить, так это именно оно. Я должен был вступиться за Бритт-Мари. Тогда, возможно, ей не пришло бы в голову тайком начинать собственное, параллельное расследование.
— Что, прости?
Рогер долго молчал, прежде чем снова заговорить, словно заблудился в переулках собственной памяти.
— Мы этого никогда не обсуждали, но мне известно, что она составляла списки горожан, проживавших вблизи Берлинпаркен. Вероятно, она пыталась выявить потенциальных жертв. У убийцы ведь были довольно специфические предпочтения: обе жертвы были молоды и воспитывали детей в одиночку. Я полагаю, Бритт-Мари искала женщин, подходящих под этот критерий.
— Могла она нащупать какой-то след? Как считаешь? Её исчезновение связано с Болотным Убийцей?
— Возможно. Нельзя упускать из виду тот факт, что её исчезновение совпало по времени с активным этапом расследования дела Болотного Убийцы. Несмотря на то, что Фагерберг отравлял ей жизнь и у неё были проблемы в семье. Наверное, тебе стоит пообщаться с её мужем. Вроде бы его зовут Бьёрн. Бьёрн Удин.
Ханне сделала в своём блокноте пометку.
— Как ты думаешь, что произошло с Бритт-Мари? — спросила Ханне.
Рюбэк вновь потерянно покачал головой.
— Если б я только знал. Я надеюсь, что она улетела на Мадейру. Это была её мечта. А моя мечта — чтобы она действительно сидела там, в бунгало на берегу, и смотрела на море.
Он замолчал.
— Ты можешь запросто ко мне обращаться, если появятся ещё вопросы, — сказал он, наконец.
— Я так и сделаю, — пообещала Ханне, захлопнув блокнот.
Они распрощались, и Ханне покинула Рюбэка, который остался одиноко сидеть за столиком.
26
На следующий день Ханне отчиталась о проведенной с Рогером Рюбэком беседе. Линда слушала заинтересованно, а Лео молча разминал в руках свой вечный снюс. Что касается Роббана, то чем больше рассказывала Ханне, тем глубже становилась складка на его лбу, а шрам, пересекавший щеку, постепенно наливался тёмно-красным.
Проводить опрос фигурантов, равно как и назначать встречи в кафе для обсуждения хода расследования не входило в обязанности Ханне — так прокомментировал её рассказ Роббан. Он ещё добавил, что Ханне должна была прежде всего поставить его в известность о своих намерениях, а самое важное — ей ни в коем случае не следовало отправляться на встречу в одиночку. Полицейская служба — это служение закону. А Ханне, помимо всего прочего, даже не являлась сотрудницей полиции.
И хотя встреча с супругом Бритт-Мари тоже представлялась Роббану хорошей идеей, он подчеркнул, что на данный момент у Госкомиссии были гораздо более срочные дела. К примеру, необходимо было определить круг общения Ханнелоры Бьёрнссон и составить карту её передвижений за время, предшествовавшее убийству, а также при содействии участковых и постовых полицейских продолжать операцию «обход жильцов» — и всё это только для начала.
— Кстати говоря, не закончила ли ты предварительное профилирование преступника? — поинтересовался Роббан.
Ханне, однако, не поддалась на эти провокации и нос не опустила, тем более, она чувствовала, что нащупала какую-то важную нить. И в конце концов ей удалось даже получить благословение Роббана на то, чтобы они с Линдой вдвоём разыскали Бьёрна Удина.
— И нам, вероятно, нужно подумать о поиске потенциальных жертв, по примеру Бритт-Мари, — предложила Ханне.
— Честно говоря, мы уже проверили, — отозвался Роббан. — Вот только дома вблизи Берлинпаркен кишмя кишат одинокими мамашами. Вряд ли в округе найдется хоть один малыш, у которого в наличии есть ещё и папа.
— Ладно, — сдалась Ханне. — По крайней мере, это мы прояснили.
После совещания Роббан снова пребывал в лучезарном настроении, словно высказанное им недовольство было лишь одиноким облачком на горизонте, которое теперь унесло ветром.