Мушкетный огонь поверг наземь множество лошадей и произвел неописуемое смятение. Кони первой шеренги кирасиров, невзирая на усилия всадников, встали столбом, в мыле, дрожа, в каких-то двадцати метрах от наших каре и противились всяким попыткам направить их на сомкнутый стальной строй.
Стрелки в зеленых мундирах тоже стояли в каре. Штуцер короче мушкета, поэтому его штык длиннее, около 60 сантиметров стали. Стрелок Джон Льюис смотрел, как подходят кирасиры, «все закованные в броню». Это Гронау мог считать, что стрелять из карабина бесполезно, а вот Льюис с ним бы не согласился:
Мы собрались и построились в каре, когда они уже были в десяти метрах от нас. И тут они увидели, что ничего поделать с нами не могут. Они стреляли в нас из карабинов и уходили обратно. В этот момент моего товарища справа прострелили насквозь. Кровь побежала ему на живот и на спину, как у свиньи с перерезанным горлом. Он упал на бок, я окликнул его, но он сказал только: «Льюис, мне конец!» – и тут же умер. Все это время мы вели непрерывный огонь по Императорской гвардии, пока те отступали. При этом французы часто возвращались обратно и стреляли в нас. Я как раз заряжал свой штуцер, когда один из таких выстрелов угодил прямо в него, пятью сантиметрами выше левой руки. А я правой рукой забивал пулю, и вот я сломал шомпол и погнул ствол, так что пулю было уже не забить. И как раз в это время… прилетело 9-фунтовое ядро и сержанта нашей роты разнесло надвое. От меня до него было не больше трех рядов, так что я бросил мой штуцер и подобрал сержантский.
Гронау сравнивал наступающую кавалерию с морской волной. И как волна разбивается о берег, кавалерия налетела, рассыпалась и отступила. Как только конница ушла с вершины гребня, канониры союзных войск выбежали из каре и вновь открыли огонь. Капитан Мерсе зарядил двойной, картечь поверх ядра. Кавалерия перегруппировалась в каких-то 50 метрах и снова атаковала. Тогда капитан вновь скомандовал: «Огонь!»
Эффект был ужасающий. Почти вся первая шеренга разом попадала, а ядро, улетев вглубь колонны, произвело хаос на всей длине своего пути… Наши пушки трудились изо всех сил… Те, кто бросился вперед через груды человеческих и конских тел, выиграли всего несколько шагов, чтобы, в свою очередь, свалиться наземь и добавить трудностей тем, кто шел за ними. Вслед каждому орудийному залпу люди и кони падали, словно трава под косой.
И все же французы напирали, проникали в промежутки между каре, где их доставал мушкетный огонь. Во время кавалерийской атаки каре союзников находились в относительной безопасности. Дело в том, что, пока конница штурмовала каре, французская артиллерия молчала, но как только конница отступала, вражеские пушки начинали пальбу, а пехота не могла залечь, потому что вражеские всадники отступали недалеко и не уходили с вершины гребня. И тогда на каре летели ядра и бомбы. А еще французы подтащили конную артиллерию и расположили ее на переднем краю плато, так что эти пушки вскоре присоединились к обстрелу. Снова приведем свидетельство Джона Льюиса:
Человеку, что стоял слева от меня, отстрелили 9-фунтовым ядром левую руку чуть выше локтя. Он повернулся, вцепился в меня правой рукой, его кровь залила мне штаны.
Сержант Том Моррис вспоминал, что вместе с конницей прибыли несколько французских канониров. Они развернули британские пушки и принялись стрелять тем, что называли шрапнелью – по сути, той же картечью.
Наше положение стало кошмарным. Под вражеским огнем наши падали дюжинами. В это же время как раз перед нами упала большая бомба. Пока горел фитиль, мы думали о том, скольких из нас она погубит? Когда она взорвалась, убитыми и ранеными полегло 17 человек.
Прапорщик Гронау был в ужасе от того, что творилось внутри каре.
Нельзя было и метра пройти, не наступив на раненого товарища или на мертвое тело. А самое ужасное – громкие стоны раненых и умирающих… Наше каре стало настоящим лазаретом, наполненным мертвыми, умирающими и покалеченными солдатами. С виду кавалерийская атака выглядела очень грозно, но на деле приносила облегчение, потому что пушки переставали стрелять в нас во время атаки.
Как ни странно, Ней продолжал атаковать. Ни одно каре так и не было сломано, но он упорно вел всадников вверх, под перекрестный мушкетный огонь хорошо обученной пехоты. И настаивал, чтобы участвовало как можно больше людей, пока атака не стала почти такой же масштабной, как при Эйлау. Теперь 9000 кавалерии шли против 20 000 пехоты. Ней увидел бригаду карабинеров (тоже в стальных нагрудниках), ожидавшую приказов в низинке возле Угумона. Их командиру, генералу Бланшару, Келлерман приказал не участвовать в этом безумии. О том, что произошло после этого, вспоминал Келлерман:
Маршал Ней прискакал в бригаду и пришел в ярость, оттого что они ничем не заняты. Он приказал им брать приступом семь или восемь английских каре со значительным количеством артиллерии на флангах. Карабинерам пришлось подчиниться, но их приступ успеха не имел, а половина бригады осталась лежать на поле боя.
«Лучшее, что есть во Франции», – удовлетворенно сказал генерал Фуа, глядя, как мимо него движется кавалерия навстречу своей судьбе. «Я глядел на их золотые нагрудники, – писал французский пехотный офицер о кирасирах. – Они проходили мимо меня, и больше я их никогда не увидел».
Тем временем кавалерия задержалась между союзными каре. Они подставлялись под огонь пехоты, потому что знали – лучшее время для нападения на каре сразу после залпа, пока задние ряды перезаряжают ружья, именно так было сломано каре при Ваграме. Однако британская пехота была обучена стрелять повзводно или поротно и не оставляла им шансов. Они налетали на каре, получали залп, затем их встречала британская легкая кавалерия, ожидавшая позади пехотного строя. Группа французов попыталась уйти обратно, мимо плюющихся мушкетным огнем каре, проделав круг за Угумоном и вернуться в свою часть долины. Это были кирасиры, их кони устали, многие были ранены, но всадники решили, что затопленная дорога выглядит достаточно безопасно для отступления к французским позициям. Вот только безопасной она не была. Дорогу преграждала засека, а возле нее поджидали 51-й полк, йоркширский батальон и брауншвейгский полк. Сержант Уильям Уилер из 51-го спустя пять дней в письме к родителям рассказывал о том, что произошло:
Мы увидели, что они подходят, изготовились, открыли огонь, и вся работа была закончена в один миг. Мы перезарядились, дым рассеялся, но ни одного-единственного человека на ногах больше не осталось на нашем участке. Одного из них пытались прикончить брауншвейгцы, но его спас капитан Джон Росс. Я пошел поглядеть, что наделала наша стрельба, и никогда я не видел, чтобы на таком небольшом пространстве валялось около сотни людей и лошадей. Тем, кого застрелили насмерть, повезло, потому что нашу работу быстро доделывали раненые лошади, которые бились в агонии и сучили ногами.
Уилер заметил только одного выжившего, но на самом деле их было намного больше, и майор французской пехоты видел, как они вернулись на свой край долины.