О таком не говорят - читать онлайн книгу. Автор: Патриция Локвуд cтр.№ 34

А что, если тот мальчик с ночного парома все-таки выложил ее фотографии в портал? Ей уже было трудно представить, что когда-то она приходила в ярость от этой мысли. Теперь она была бы благодарна, что люди встречали малышку в широком электрическом потоке всего, что есть – что ее фотографии, смазанные, в движении, живут своей собственной жизнью, отличной от настоящей судьбы, в том месте, где образы пребывают всегда.

«У нее изумительная трава», – написала сестра и отправила ей фотографию густо заросшей травой могилы, зеленого парка, по которому они бродили день за днем, пока она была с ними, потому что в жизни каждого человека есть люди, которых ему назначено опекать. Сестра сорвала несколько травинок и переслала ей почтой, чтобы она брала их с собой в путешествия. Ей представлялось, как эта вольная, дикая, неприрученная трава разрастается по заброшенным пригородам и большим городам, по местам, где мы все жили раньше.

В галерее ее фотографий среди кадров, тщательно документирующих последние дни малышки, было много всего постороннего: фотография Рэя Лиотты после недавней пластической операции; скриншот новости о том, как фейкововый снимок обнаженной женщины-конгрессмена был разоблачен фут-фетишистами; кадр, где рядом с блондинистой дикторшей «Фокс Ньюс» красуется картинка с бейсболкой, надетой козырьком назад, с подписью КЕПКА, КОТОРАЯ НЕ РЕШАЕТСЯ ПОКАЗАТЬ СВОЙ КОЗЫРЕК ^[4]; плюшевый орел с черными крыльями и мутно-серыми глазами, который, по утверждению ее друзей, выглядит как некое хтоническое существо, которому точно известны день и час твоей смерти; она сама за считаные минуты до того, как все произошло, – в полосатой тельняшке, склонившаяся в темноте над больничной койкой. Через год этот снимок снова возникнет у нее на экране: у вас новое воспоминание.

глаза всегда движутся туда-сюда

с бесконечным запасом зрения

Постепенно окружающий мир призвал ее обратно. Когда ее самолет тянул свою пунктирную линию над Атлантическим океаном, она выглянула в окно и снова увидела ту же глорию, круглый сверкающий глаз дождя, который никогда не моргает.

Ее взгляд уперся в пространство в двух дюймах перед глазами и тоже как будто пролился дождем. Книга, которую она взяла почитать в полете – с размытой женщиной на обложке, – так и лежала нетронутой у нее на коленях. Она принялась снова листать фотографии: вот малышка улыбается, вот смеется, на хеллоуинской тыквенной вечеринке, в купальнике – окунаемая в океан. Эти снимки всегда были с ней; ее указательный палец онемел навсегда. Однажды она посетила крошечный остров с ослепительно белыми пляжами и зарылась босыми ногами в знаменитый песок, из которого делается стекло для всех наших экранов. Небо над островом было настолько прозрачным, солнце – настолько горячим, воздух на ее коже – настолько плотным и осязаемым, окружающие деревья – настолько тяжелыми от сидящих на них коал, что она никак не могла разобраться в своих ощущениях: то ли она целиком вошла в свой смартфон, то ли, наоборот, полностью вышла.

Горы выброшенной аппаратуры на мусорной свалке, и где-то там, среди них, – синий мячик из тонких резиновых ниточек все еще мерцает, пытаясь передать сообщение: прием, прием, ты меня слышишь, ты читаешь? «Я слышу, – сказала она дрожащему воздуху. – Я слышу, я читаю».

Ее попросили прочитать лекцию в Британском музее. Лекция была о портале, и, когда она встала перед микрофоном и принялась листать слайды своей презентации, она старательно притворялась, что по-прежнему живет в этом потоке, по-прежнему бьется пульсом крови, которая знает. Она произносила слова «коллективный разум» и видела комнату, где вся ее семья собралась вместе, чтобы рассмотреть уникальный серый мозг на МРТ. Она думала о круглосуточном пропуске в ОРИТН в кармане ее пальто, о пропуске, который она сохранила как напоминание, что однажды была гражданкой государства необходимости. Как она вообще оказалась в портале? Что ее привело изначально? Наверное, желание стать существом чистых запросов и чистого отклика: ей хотелось радовать других и радоваться самой. Она читала с экрана, ее ребра дрожали, ее голос звучал точно так же, как когда ей хотелось порадовать малышку. Ее сердце так бешено колотилось, что, казалось, оно сейчас выпрыгнет из груди. Она читала:

«Ее попросили прочитать лекцию в Британском музее. Это действительно большая честь – и вряд ли заслуженная. В каком-то смысле она пробралась сюда обманом, мало-помалу, шаг за шагом, слово за словом, золотой песчинкой за золотой песчинкой. И все же она стояла на сцене и удерживала зрителей в своем разуме целый час. Ее лицо было свежим принтом ее века. Она говорила слова, которые были всегда под рукой; она надела рубашку единственного фасона, имевшегося в наличии в то время. Было невозможно понять, где она ошибалась и где ошибется еще. Она говорила: кот гарфилд – икона бодипозитива. Она говорила: авраам линкольн – наш папа. Она говорила: рыбы в лондонской темзе одуревают от кокаина. Это было уместно и правильно – наконец выступить в этом месте, показать себя со стороны, как бы издалека, хаотичным коллажем из тела и разума, чудовищем в глазах будущего, недоумком перед Розеттским камнем, расхитительницей гробниц, ловцом и убийцей трепетных бабочек, которая уже совсем скоро сама ляжет, зажатая между страницами толстой книги, – и говорить о возвышении больших и малых вещей».

Зрители слушали молча, лица людей в первом ряду сияли. Это было не то чтобы очень похоже на реальную жизнь, но в наше время ничто на нее не похоже. Она мысленно представляла, как несет малышку по залам музея и большая малышкина голова совсем не тяжелая в ее руках. Она показывала ей мумий, сажала ее на ступени храма, называла ее по имени, и ей отзывалось гулкое эхо под потолком; она несла малышку сквозь греческий мрамор и шептала ей: «Кто-нибудь в будущем станет думать о нас». Она открывала стеклянные витрины с древними амулетами и надевала их на малышку – для защиты, для оберега. Стоя посреди зала с ассирийскими львами, она уверяла малышку, что бояться не надо – ее не съедят, – она носила ее по музею, останавливалась перед каждым фонтанчиком и давала ей пить, от доисторических времен до наших дней, до того мгновения в вечности, где они стоят вместе и восхищаются чудом: я все больше и больше склоняюсь к мысли, что весь мир обладает сознанием.

Уже потом, после многих бокалов спиртного, люди из зала провели ее по извилистым переулкам – в какой-то безымянный клуб. Клуб был как пылкая подростковая влюбленность. Зеркало в глубине коридора, которое она поначалу приняла за дверь в смежное помещение, пока не увидела собственное лицо прямо по центру. Табличка на стене с надписью «OASIS». Сначала она не могла танцевать, а потом не могла остановиться. Песни, которые там играли, были нелепыми и несуразными – ее личный американский стыд, мелодии, что отмечали ее отсталой, дремучей провинциалкой, простоватой и грубой. Там играли «Rock and Roll All Nite». Там играли «Seven Nation Army». Они скакали под эту музыку, как жители Огайо – под «Милую Кэролайн». О, сказала она себе, я и не знала. Эти песни всегда были любимыми. Весь клуб давил на нее, навалившись всей тяжестью, и она вспоминала игру под названием «Легкие касания»; как невидящий взгляд малышки сдвигался на те места, где ее целовали, места, разбросанные по всему миру. Она размышляла, стоит ли оно того: показаться совсем ненадолго, послушать музыку и потихоньку уйти? В какой-то момент кто-то украл телефон у нее из кармана, и она воспарила над полом, сразу сделавшись легче. Там, в телефоне, все ее «я», если оно вдруг кому-то понадобится. Позже кто-то попробует его разлочить и увидит малышку, открывшую ротик – малышку, готовую заговорить, готовую что-то поведать миру.