О таком не говорят - читать онлайн книгу. Автор: Патриция Локвуд cтр.№ 33

Уже потом, ночь за ночью, когда ее ногти светились в темноте, ей снилось, что малышка все-таки дышит, просто так тихо, что они проглядели ее дыхание. Там, в этих снах, кто-то всегда кричал: «ЭЙ!» – и похоронная служба прерывалась на середине. Они поднимали малышку из гроба, целовали ее, обнимали; по дороге домой они бросали из окон машины розовые гвоздики; все это было ошибкой.

Просто им надо было быть чуть повнимательней, чтобы заметить почти незаметное.

Двери скучных домов в городских предместьях теперь казались исполненными возможностей, четко очерченными, бьющимися, как пульс, – потому что за каждой из них могла скрываться ярчайшая частная жизнь. Женщина, которую в свое время называли голосом Бога и которая не появлялась на сцене уж двадцать лет, продолжала петь у себя дома, и ее партнер ее слушал. Он говорил, что ему искренне жалко весь остальной мир.

«Просто во мне было много чего-то такого… даже не знаю, как это назвать, – однажды сказала певица в одном интервью. – Наверное, солнца, пропитавшего меня насквозь. Чудесного, дивного солнца!» Двери домов в городских предместьях плотно закрыты, чтобы удержать это солнце.

Врачи просили оставить им мозг – с такой трепетной надеждой, что это была почти нежность, словно они тоже любили малышку. «Думаешь, она была бы не против?» – спросила у нее сестра, и она прижала к глазам основания ладоней и увидела, как под куполом внутренней черноты мечутся сверкающие ракеты. «Да, я думаю, что не против», – сказала она, и теперь, когда все решилось, это стало для них утешением: пока люди смотрят на этот мозг, он продолжает активно действовать в мире, задает вопросы и отвечает, узнает что-то новое, радостно вскрикивает, совершая открытия. Врачи уверили их, что ее мозг развивался и рос, пока она была жива.

Дочитайте, пожалуйста, до конца – и не то чтобы совсем через силу.

«Моя батарея садится, и становится темно», – объявил марсоход «Оппортьюнити» в портале.

Фильм дожидался, когда она соберется его посмотреть, мерцал черно-белым в самом центре ее коллекции. Однажды вечером, когда мужа не было дома, она поставила фильм, и лицо Энтони Хопкинса засияло в темноте, когда он впервые увидел Человека-слона: вся красота мира разбилась о его облик, его левый глаз косил, как увядшая фиалка. Она совершенно не ожидала этого ощущения чистого счастья при виде сложного многослойного грима и выпирающих бутафорских накладок – к ней как будто вернулась малышка, и комната наполнилась до краев ее хрипловатым дыханием. Когда Человек-слон наконец собирается заговорить, все происходит именно так, как в ее мечтах о малышке: он открывает рот, и наружу выходит Библия, Шекспир, Мильтон, вся поэзия мира. Врачи врываются в комнату, когда он заканчивает псалом. «Благость и милость Твоя да сопровождают меня во все дни жизни моей, – говорит он, выпрямившись в полный рост, – и я пребуду в доме Господнем многие дни».

Где же он, этот дом, где будем мы пребывать многие дни? В портале звучали призывы наконец предать земле кости Джозефа Меррика, хотя его семья отдала его целиком для научных исследований.

В портале мелькала фотография черепа Джозефа Меррика, где кости с правой стороны росли по фрактальному алгоритму, как пещера, кристалл или плющ, виток за витком, почти подвижные, почти текучие. Он не выглядел странным. Не выглядел страшным. Когда все было сказано и все было сделано, он выглядел черепом, которому все-таки удалось сделать то, что ему изначально хотелось.

Мелкие корректировки во внешности, которые раньше она проделывала постоянно – приподнимала руками грудь перед зеркалом в ванной, подрезала кончики непослушных кудряшек перед тем, как идти на вечеринку, – теперь утратили смысл. Наверное, ушли туда же, куда ушла малышка. Теперь она находила какое-то извращенное удовольствие в мысли, что в последний раз она выглядела красивой, когда сидела на кожаном диване в отеле в «Мире Диснея», омытая чистым, прозрачным светом, выделявшим каждую морщинку от смеха в уголках ее глаз, и прижимала головку малышки к груди, ощущавшейся облаком. В ее крови текло солнце, что пропитало ее насквозь, чудесное, дивное солнце.

«Пусть бы все продолжалось хоть миллион лет, – сказала сестра ровным, тусклым голосом. – Я бы делала все, что нужно. Вставала бы каждое утро и давала бы ей все тринадцать лекарств. Теперь мне не легче. Пусть бы все продолжалось». Потом сестра заговорила о больничных счетах на шестьдесят одну тысячу долларов. Потом прислала ей фотографию флакона со снегом, который медсестры собрали в ту ночь, с чистыми жидкими звездочками на страницах, с ее снегом.

Муж сестры сходил на гаражную распродажу и купил сразу полсотни крошечных плюшевых зверят. Это тоже было лекарством от горя. Кто-то рассадил этих зверят на маленьких кукольных стульчиках на их выставочной витрине, чтобы они не устали – или что? – быть плюшевыми игрушками весь долгий день под прямыми лучами солнца. Кто-то о них позаботился. Наверное, каждый из нас – Господь Бог, привечающий малых воробушков. Наверное, каждый из нас собирает коллекцию редких памятных плюшевых симпатяг с красным сердечком, нашитым на грудь, которые для него лично дороже всех богатств мира.

ПОХОЖИЕ ЗАПРОСЫ:

я скучаю по умершему сыну

я так сильно скучаю по сыну цитаты

я скучаю по сыну, который на небесах

мой сын умер, и я скучаю

скучаю по сыну пословицы

На собрании по результатам вскрытия врач откусил кусок бэйгла и изобразил ртом великое слово «почему». «Когда Иисус встретил слепорожденного, его ученики спросили, почему он родился слепым? Кто согрешил, он сам или его родители? И Иисус ответил, что не согрешил ни он, ни родители его, а слепой он для того, чтобы на нем явились нам дела Божии, чтобы Господь продвигал нас вперед, через этого человека, и в нем, и вместе с ним». Слезы стояли в голубых глазах врача, но не выливались наружу; такова современная медицина, подумалось ей. «Если я могу что-нибудь сделать…» – сдавленно проговорил он, его усы были испачканы белым сливочным сыром, и поэтому в ней пробудилась любовь к роду людскому, и продвинула ее вперед, через этого человека, и в нем, и вместе с ним, и это тоже был гимн во славу человечности.

«Почему она столько всего умела? – спрашивали они у врачей. – Как у нее получалось дышать, пить материнское молоко, отвечать, когда с ней разговаривали?» Врачи не знали. Они говорили о невероятной пластичности мозга. Да, она это чувствовала, держала в руке. Она помнила, как однажды размазала по газетной странице теплую «жвачку для рук», и пленка сделалась настолько тонкой, что сквозь нее явственно проступили слова – целый параграф о происходящем, – а потом смяла податливый пластик в прежний ком пустоты.

«Могут ли призраки изучать новые технологии?» – спросила сестра, размышляя о том, что будет дальше, о бесконечном конвейере прогресса, к которому предстоит приспособиться духам, скопившимся на Земле за всю историю человечества. Они обе надолго умолкли, представляя такие картины: призрак в скоростном лифте нажимает на кнопки, ощущая, как что-то колышется в его призрачном животе, когда лифт замедляет движение на донце мира; призрак передает сообщения по всей черной длине телеграфных проводов; призраки в портале, занятые бесконечным чтением, нежно поддерживают призрачные сердца. В полуночном групповом чате, где они перекидывали друг другу видеозаписи с малышкой, вот что они говорили на самом деле: слава богу, теперь у нас есть технологии.