Все рассказы об отце Брауне - читать онлайн книгу. Автор: Гилберт Кийт Честертон cтр.№ 155

— Пожалуй, молодой наследник, несмотря на хромоту, выглядит нормальным.

— Молодой наследник? — Пейн неожиданно разозлился. — Если, по-вашему, мисс Дарнуэй деградирует, то ваш вкус деградировал окончательно!

Доктор насупился.

— Полагаю, мне известно об этом больше, чем вам, — сухо бросил он.

Дальше попутчики шагали молча, и каждый считал, что повел себя беспричинно грубо, нарвавшись на ответную грубость. Художнику оставалось строить догадки в одиночестве, ибо его приятель остался в замке со своими картинами.

В дальнейшем Пейн весьма охотно пользовался приглашением кузена из колоний. В течение следующих недель художник окончательно освоился в мрачных покоях замка, однако нельзя сказать, что все время он посвящал австралийцу. Меланхолия юной леди пустила куда более глубокие корни. Она не меньше кузена нуждалась в утешении, и Пейн прилагал все усилия, чтобы развеять ее печаль.

Не сказать, что при этом художника не мучила совесть, да и ситуация становилась все более двусмысленной. Недели шли, а по поведению молодого Дарнуэя нельзя было догадаться, считает он себя связанным условиями древнего договора или нет. Он задумчиво бродил по темным галереям и подолгу отрешенно смотрел на старый портрет. Казалось, мрачные тени замка потихоньку поглощают и его, а от былой австралийской самоуверенности не осталось и следа. Однако Пейн так и не получил ответ на вопрос, который волновал его больше всего на свете. И тогда он решил довериться Мартину Вуду, по своему обыкновению не отходившему от картин, но и тот не развеял его сомнений.

— Я считаю, у вас нет на нее никаких прав, если они помолвлены, — буркнул Вуд.

— Я бы и слова не сказал, будь они действительно помолвлены, — возразил Пейн, — но так ли это? Судя по моим наблюдениям, она не считает себя связанной, хотя и допускает вероятность помолвки. А Дарнуэй молчит и никак не проявляет своих намерений. Подобная неопределенность мучительна для всех!

— Особенно для вас, — заметил Вуд резковато. — Однако если хотите знать мое мнение, я думаю, он просто боится.

— Отказа?

— Нет, согласия. И не надо так на меня смотреть. Боится не девушки, а картины.

— Картины? — переспросил Пейн.

— Точнее, проклятия. Помните надпись о проклятии Дарнуэев, которое падет на обоих?

— А вот и нет! — с жаром воскликнул Пейн. — Проклятие Дарнуэев толкуется двояко! Сначала вы говорите, что я не должен вмешиваться из-за старого договора, а теперь утверждаете, что проклятие его отменяет. Однако в таком случае ее больше ничего не связывает! Если они боятся вступить в брак друг с другом, значит, оба свободны в выборе, и дело с концом. Почему я должен считаться с обычаем, которому они сами не придают значения? Не вижу логики в ваших словах.

— Да уж, поди тут разберись, кто прав, кто виноват, — бросил Вуд раздраженно и снова застучал молотком по раме.

Однажды утром наследник сам прервал затянувшееся молчание. Прервал весьма странным образом, со свойственным ему прямодушием, однако из самых достойных побуждений. Дарнуэй не стал просить совета у кого-то одного, как сделал Пейн, а обратился сразу ко всем, как политик к своим избирателям. Выложил все начистоту, как выразился он сам. К великому облегчению Пейна, юная леди при разговоре не присутствовала. Впрочем, австралиец действовал совершенно искренне; ему казалось естественным попросить у близких помощи и совета, выложив карты на стол. Скорее даже швырнув их на стол с отчаянием человека, дни и ночи напролет размышляющего над проблемой, которую не в силах решить. За короткое время мрачные тени замка, его низкие окна и оседающие полы странным образом изменили наследника, увеличив сходство, которое было так свежо в памяти всех присутствующих.

Пятеро мужчин сидели за столом, и Пейн праздно отметил, что его твидовый костюм и рыжие волосы остаются единственными светлыми пятнами в комнате, ибо священник и дворецкий были в черном, а Вуд и Дарнуэй — в обычном темно-сером, почти черном. Не потому ли австралиец назвал Пейна единственным живым человеком в замке? Тут, резко подавшись вперед, наследник заговорил. И в ту же минуту изумленный художник понял, что речь пойдет о самом главном.

— Скажите, есть тут хоть крупица смысла, иначе я с ума сойду, пытаясь разрешить эту загадку! Раньше я подумать не мог, что когда-нибудь буду размышлять о подобных вещах, но мысль о портрете, надписи, странном сходстве… называйте как хотите… не выходит у меня из головы. И я холодею от ужаса. Существует ли проклятие Дарнуэев, или это всего лишь нелепая случайность? Имею ли я право жениться и не навлеку ли на свою голову и голову другого человека неведомую кару?

Его блуждающий взгляд скользнул по столу и остановился на невыразительном лице священника, к которому он и обратил свою речь. Внутренне Пейн возмутился, что вопрос о суевериях выносится на суд их служителя. Художник сидел рядом с Дарнуэем и, не дав священнику ответить, встрял в разговор.

— Согласен, стечение обстоятельств и впрямь удивительное, однако не стоит… — начал он нарочито небрежно и внезапно замер, словно громом пораженный, ибо в ответ на его вмешательство Дарнуэй резко обернулся, вздернул бровь, и тут художник осознал, что на него смотрит лицо с портрета. Невероятное сходство не ускользнуло от остальных, и все сидящие за столом содрогнулись. Старый дворецкий застонал.

— Добром это не кончится, — глухо промолвил Пейн, — ибо мы столкнулись с чем-то ужасным.

— Вот именно, — тихо промолвил священник. — Ужаснее глупости нет ничего на свете.

— Как вы сказали? — спросил Дарнуэй, по-прежнему не сводя глаз со священника.

— Я сказал, ужаснее глупости нет ничего на свете, — повторил тот. — До сих пор я молчал, не хотел вмешиваться. У меня были дела в здешнем приходе, и мисс Дарнуэй меня пригласила. Однако я готов ответить на прямой вопрос. Никакое проклятие не помешает вам жениться на вашей избраннице. Никому не написано на роду совершить даже самый ничтожный грех, не говоря уж об убийстве или самоубийстве. Вы не обязаны поступать против совести только потому, что ваше имя Дарнуэй. Как и я, потому что меня зовут Браун. Проклятие Браунов, — добавил он со смешком, — нет, скорее рок Браунов, так более звучно.

— И это говорите мне вы? — Австралиец вытаращил глаза на священника. — Вы советуете мне следовать подобному образу мыслей?

— Я советую вам отвлечься, подумать о чем-нибудь другом. Почему вы забросили прогрессивное искусство фотографии? Где ваш фотоаппарат? Здесь, внизу, довольно темно, но что мешает вам застеклить верхний этаж и устроить там первоклассную фотостудию? Несколько рабочих быстро доведут ее до ума.

— Постойте! — воскликнул Мартин Вуд. — Никогда бы не подумал, что именно вы предложите разрушить превосходные готические перекрытия, одни из лучших образцов того, что дала миру ваша религия! Я полагал, подобное искусство вам ближе. Не ожидал, что вы так горячо преданы фотографии!

— Я горячо предан дневному свету, — ответил отец Браун. — Особенно здесь, где его явно не хватает. А фотографировать в темноте нельзя. Что до готических перекрытий, то, если вы полагаете, будто я не готов сровнять с землей все готические арки мира ради успокоения одной человеческой души, вы знаете о моей религии куда меньше, чем думаете.