Женские убеждения - читать онлайн книгу. Автор: Мег Вулицер cтр.№ 73

Фейт вольготно чувствовала себя в кругу самых разных женщин, в том числе и лесбиянок – некоторые стали ее близкими приятельницами. Одна из самых откровенных, Сьюки Брок, однажды поцеловала Фейт на митинге, а Фейт просто улыбнулась в ответ, дотронулась ей до локтя и сказала, что ей очень лестно.

– Слушай, Фейт, если тебя когда потянет в наши ряды, так ты уж начни с меня, ладно? – попросила Сьюки.

– А то, – ответила Фейт, что означало «нет». Не хотелось ей поцелуев Сьюки, да и любой другой женщины, даже из тех, что гордо называли себя «сепаратистками». Фейт видела фотографию двух фермерш, похожих на персонажей «Американской готики» Гранта Вуда, только однополых: одна в комбинезоне, но без рубашки. Груди ее круглыми скобками выпирали по обе стороны от нагрудника. В те дни женщины как раз стали перебираться на фермы, в коммуны и коллективы. Было ли это утопией? Фейт знала, что жить с другим человеком всегда непросто. А идеального образа жизни не существует.

Фейт легко находила общий язык с радикалками, домохозяйками, студентками – у всех ей хотелось учиться.

– От чьего имени вы говорите? – спросила ее один раз очень юная журналистка из студенческой газеты.

– От имени женщин, – ответила Фейт, и на ранних стадиях это был совершенно верный ответ, однако впоследствии все изменилось.

Сделавшись публичной персоной по имени Фейт Фрэнк, умевшей вызывать у других сильные и не до конца объяснимые чувства, она стала именно той, кем ей надлежало стать. После ток-шоу с Холтом Рейберном Фейт сделала большой шаг наверх и стала куда популярнее самого журнала, в котором была лишь одним из нескольких редакторов. Книги ее становились бестселлерами, выступления на телевидении собирали большую аудиторию. Время шло, она старательно пыталась пореже вспоминать Эммета Шрейдера, хотя, разумеется, следила за историей его успеха: он начал с мелкого управленца в «Набиско», но потом, воспользовавшись приданым своей жены, Мадлен Шрейдер, урожденной Тратт – она была из богатой семьи владельцев металлургических комбинатов – создал собственную венчурную фирму «Шрейдер-капитал». Всем было известно, как именно он всего добился – вывел свою фирму вперед, стал миллиардером.

При этом тут и там постоянно заходили разговоры о его нечистоплотности: возможно, не большей, чем у других в его положении, но возмущавшей особенно сильно по причине его либеральных наклонностей: поговаривали о его неподобающих связях и мутных проектах: компания по чистке оружия, которую вовсю рекламировала Национальная стрелковая ассоциация, фабрика по производству детского питания, которая продавала свою продукцию в развивающиеся страны по безбожно завышенным ценам. Но все это уравновешивалось его добрыми делами. Бизнес такого уровня был явлением, постичь которое Фейт даже не пыталась.

Решение по делу «Роу против Уэйда» в 1973 году вызвало громкий вопль протеста, на который нужно было ответить столь же громогласно, и Фейт решительно взялась за дело. Три года спустя некая Энн Макколи из Индианы, явившаяся будто бы ниоткуда, получила место в Сенате благодаря громким выступлениям против абортов. «С этим решением мы будем бороться ежедневно. И со временем, понемногу, обратим его вспять», – заявляла она в микрофон ровным, хладнокровным тоном, держась на удивление невозмутимо.

Всякий раз, когда Фейт видела сенатора Макколи по телевизору, она думала о том, как легко было бы обнародовать истину – просто сообщить прессе, что за одиннадцать лет до того, как сенатор Макколи стала столь рьяным и несгибаемым противником официально разрешенных абортов, она и сама прошла через подпольный аборт в Лас-Вегасе. Это, скорее всего, поставило бы крест на ее влиянии и политической карьере. Фейт страшно злилась на Энни за все, что та уже успела натворить – на практике это прежде всего отразилось на женщинах из беднейших слоев, они лишились какой бы то ни было надежды на помощь. Она не знала, чем вызван такой сдвиг в суждениях, тем более что, казалось бы, собственный подпольный аборт должен был показать Энни, насколько важна возможность сделать его легально. Но ведь не влезешь же в душу другому человеку: случается, что с ходом времени мысль превращается в навязчивую идею, обрастает скорлупой, твердеет. Фейт прочитала где-то, что Энни – верующая. Может, она обратилась к религии, чтобы упорядочить свои мысли касательно абортов? А может, речь шла о чем-то совершенно ином. Если бы Фейт могла с ней сейчас увидеться, она бы сказала: «Энни, ты серьезно?»

Несколько десятилетий спустя представители «Локи» раз за разом пытались пригласить сенатора Макколи на одну из своих конференций. После первой попытки Фейт промолчала, напряженно ожидая, что будет, как поступит Энни. Секретарь сенатора предсказуемо заявила, что та не сможет посетить их мероприятие. Возможно, это было и к лучшему. Потому что даже если бы Фейт удалось увести ее в сторону и спросить: «Энни, ты серьезно?» – Энни наверняка бы ответила: «Да, Фейт, серьезно».

Каждая из них верила в то, во что верила: обе были преданны своим убеждениям. Но раз сама Энни отказывалась публично вспоминать о той истории, то и Фейт не собиралась этого делать. Эта информация принадлежала не ей. Это – сведения частного характера. «Только мне решать», – пели женщины на той встрече. Несмотря ни на что, Фейт так никому ничего и не сказала.

Фейт довольно рано ощутила в себе способность заставлять других женщин проявлять свои лучшие качества. Они хотели, чтобы она была рядом, и в ее обществе повышали требования к самим себе. Она понимала, что девушки и молодые женщины действительно ее любят – причем примерно в том же ключе, что и Линкольн. Ей они казались слегка потерянными людьми, которых необходимо воодушевить. Она понимала: возможно, главное, что она может им дать – это разрешение действовать.

– Скажи мне, Олив, чего ты хочешь от жизни, – предложила она застенчивой девочке, проходившей школьную практику в «Блумере».

Олив Митчелл бросила на нее благодарный взгляд, как будто все свои шестнадцать лет дожидалась этого вопроса.

– Я хочу стать инженером-авиастроителем, – ответила она на одном дыхании.

– Вот и отлично. Что ж, отдавай этому всю себя. Полагаю, пробиться в эту область непросто, да? – Девочка кивнула. – Придется проявить упорство и настойчивость, а я знаю, что эти качества у тебя есть. Я в тебя верю, – прибавила она.

Фейт не вспоминала про Олив уже много лет, но знала, что та действительно стала изучать авиастроение, потому что она прислала Фейт письмо, полное восторженной, едва ли не поэтической благодарности, и свою фотографию – она стоит в лаборатории и светится безграничным счастьем. Это было очень давно. Фейт трудно было уследить за всеми своими молодыми знакомыми – столько из них взмыли ввысь на крыльях успеха.

Молодые женщины свободно входили в двери Фейт, где бы она ни жила и чем бы ни занималась. Кто-то из них неизменно был поблизости, так что она редко страдала от одиночества. Время от времени ей очень хотелось общества мужчин, и в таких случаях она назначала встречу с Уиллом Келли, аналитиком из Демократической партии, с которым познакомилась на одном мероприятии в восьмидесятые. Красивый, светский, с пышными усами, закоренелый холостяк, он был эдакой смесью ушлого политика и беззаботного лентяя, что ее очень привлекало. Уилл жил в Техасе, в Остине, но специально прилетал на встречи с Фейт: они ужинали, проводили ночь за дружеским, спортивной разновидности сексом и приятным разговором. А потом они расставались на много месяцев, и обоих это устраивало. Умение жить в одиночестве Фейт оттачивала на протяжении долгих лет. Если ты один, нет нужды заботиться о всяких телесных мелочах, например, что ноги у тебя – как колючий кактус, или что после коктейльной вечеринки изо рта пахнет сыром бри. В отличие от многих своих знакомых, Фейт предпочитала собственное общество.