Женские убеждения - читать онлайн книгу. Автор: Мег Вулицер cтр.№ 67

– Ну, если случится голодать, – сказал он, – обращайтесь, я вас накормлю.

Тут объявилась его спутница. Он с сожалением улыбнулся Фейт, а потом отвернулся от нее, положив ладонь спутнице на крестец. Почему эта часть тела называется крестцом? – внезапно подумала Фейт. Очень странное слово.

Фейт провела в Лас-Вегасе полгода, у нее был недолгий роман с саксофонистом по имени Гарри Белл, работавшим в казино «Сандс», – тот приглашал ее приходить на выступления сколько вздумается. В процессе ухаживаний он однажды привел ее в главный ночной клуб в своем заведении, когда там больше никого не было: они поднялись на сцену в огромном студеном зале, и она сказала:

– А мы не попадемся?

– Не-а, – ответил он.

Фейт стояла на темной сцене, там, где раньше стояло столько знаменитостей, смотрела в темноту и воображала себе, каково это, если на всех местах сидят люди, смотрят на тебя, не отводя глаз, вслушиваются. Вот только у нее не было никаких талантов, она не умела ни петь, ни играть, так что не бывать этому.

– А ты здесь хорошо смотришься, – заметил Гарри, разглядывая ее, но Фейт тут же спрыгнула со сцены.

После этого она часто сидела за столиком в переполненном клубе, дожидаясь его, потом они шли к нему, вместе ложились в постель – небо над неоновыми вывесками уже начинало розоветь. Однажды утром, когда они с Гарри лежали в постели в его гостиничном номере, он слегка постучал Фейт по носу и сказал:

– Экий у тебя носище, а? Но с твоей сексуальностью и он не помеха.

Она промолчала. Было обидно – не потому, что он сказал неправду: нос у нее действительно был выдающийся и смотрелся выигрышно. Обидно было, потому что она ведь лежала с ним рядом, расслабившись, как когда-то в детстве их собачка Лаки крепко спала на спине, задрав в воздух лапки и согнув их в запястьях. Собачка тогда явно наслаждалась этой своей собачьей незащищенностью. И Фейт подумала: она хочет того же самого, когда ложится в постель с мужчиной. Хочет лежать, не стесняясь, не зажимаясь, ничего не боясь.

Но у нее слишком большой нос, и мужчина указал ей на это. Причем в постели. Она никогда этого не забудет.

Но отчетливее всего случившегося за эти полгода в Лас-Вегасе в память ей врезалась история, случившаяся с ее подругой и соседкой по комнате Энни Сильвестри. Энни встречалась с Хоки Бриггсом, комедиантом, работавшем на разогреве у Бобби Дейрина, и однажды вечером, когда они вернулись в общагу, погасили свет и собрались спать, до Фейт донеслись рыдания.

– Энни, ты чего?

Энни включила ночник и села в кровати. А потом удрученно призналась:

– У меня задержка, Фейт. Я не знаю, что теперь делать.

На следующий день хмурый Хоки Бриггс возил их обеих от одного врача к другому, в поисках того, кто согласится сделать аборт. Найти такого было непросто, единственный, кто согласился, запросил слишком много. В конце концов подруга подруги назвала Энни имя нужного человека. Энни умоляла Фейт поехать с ней, и Фейт согласилась, хотя ей и было страшно. В назначенный час они забрались в немытый «Форд Гэлэкси», поджидавший возле общаги.

Как только они сели, пожилая женщина в платке и солнечных очках скомандовала:

– Пригнулись.

А потом завязала обеим глаза.

– Нас о таком не предупреждали, – запротестовала Энни, когда на лицо ей легла повязка.

– Тебе к врачу надо или нет? Вот и не рыпайся.

Их долго куда-то везли, потом вытолкали из машины и через черный ход провели в здание – только там сняли повязки с глаз. Энни велели идти за медсестрой – или женщиной, которая изображала медсестру – в процедурный кабинет.

– А подруге со мной можно? – спросила Энни.

– Прости, зайчик, нет, – ответила медсестра.

Фейт от этого только полегчало – она боялась того, что там увидит. Она долго сидела в приемной; в какой-то момент издали долетел крик. В конце концов вернулась та же сестра и сказала:

– Отвези ее домой, уложи в постель. Удачи, милочка, – добавила она, обращаясь к Энни.

Серьезное кровотечение началось в середине ночи, вместе с сильными, изматывающими спазмами. Все официантки из общежития собрались вокруг Энни (остальные считали, что у нее просто тяжелые месячные), но что делать, толком не знал никто. В конце концов, когда все разбрелись спать, Фейт решила отвезти Энни в больницу. Ближе к рассвету она едва не волоком переправила Энни в машину их домовладельца, и они поехали. В реанимации одна из медсестер обошлась с Энни особенно сурово:

– Вы мне тут чистый пол попортите, миссис Сильвестри, – произнесла она саркастически.

– У вас есть что-нибудь от спазмов? – выдохнула Энни.

– Это вы у доктора спросите, – заявила медсестра. – Не моя обязанность. – А потом, нагнувшись поближе, добавила: – Я ведь, чтоб ты знала, могу тебя и в кутузку спровадить. Вот вызову полицию, шлюшка поганая.

Тут вошла другая медсестра, а первая распрямилась и сделала вид, что совершенно невинно перебирает бумажки.

Через два дня, после двух переливаний крови, Энни отправили домой с коробкой прокладок неведомой фирмы «Фотекс» и предупреждением от чрезвычайно молодого врача-гинеколога «не сдаваться так легко. Хотя, вообще-то, – добавил он, – об этом-то уже поздновато говорить, верно?»

Вечером, вернувшись в общежитие, Энни сказала Фейт:

– Мне кажется, он прав.

– Кто?

– Доктор. Еще немного – и будет поздновато. Возвращаться.

– Ты о чем? Я не понимаю.

– Поехали домой, Фейт, – сказала Энни. – Ну пожалуйста. Пора.

– Что натолкнуло вас на мысль стать той, кем вы стали? – раз за разом спрашивали у нее интервьюеры на протяжении многих лет, спрашивали так, будто задают этот вопрос первыми. – Какое-то конкретное событие? Вы помните, когда именно прозрели?

– Пожалуй, нет, ничего такого, – всегда отвечала на это Фейт.

На самом деле она считала, что прозреть ее заставила целая последовательность событий – и так оно происходит почти со всеми: ты понял какую-то мелочь, это натолкнуло на важную мысль, потом породило желание что-то с этим сделать. Одновременно в твоей жизни появляются люди, которые оказывают на тебя влияние, заставляют двинуться немного в ином направлении. Ты внезапно понимаешь, ради чего прилагаешь усилия, осознаешь, что не зря тратишь время.

В 1966 году Фейт жила на Манхэттене – они с Энни делили крошечную квартирку на Мортон-стрит в Гринвич-Виллидж. Они напоминали двух зрительниц, которые явились на спектакль в середине представления: столько всего уже успело произойти. Политические протесты были громкими, настойчивыми, а они долгое время будто просидели под замком, застряли в туннеле времени, пока работали в казино, – теперь нужно было наверстывать. Они так и жили в одной квартире, хватались за любую работу, а еще регистрировали избирателей в Гарлеме, работали волонтерами в антивоенной организации, располагавшейся на первом этаже дома на Салливан-стрит – Фейт печатала на машинке еженедельный информационный листок «Мир в душе», который потом размножали на мимеографе. Ходила на собрания, лекции, курсы. Разговоры все время переключались на войну, а кроме того, отовсюду звучала совершенно замечательная музыка. В выходные в их квартирку набивались друзья, все застилал дым от марихуаны. «Мэри-Джейн, я тебя люблю», – пел какой-то парнишка, развалившись на обтерханном ковре у Фейт в гостиной. В выходные Фейт часто накуривалась травки, а вот в будние дни – никогда, потому что это могло помешать политической деятельности: так они с Энни называли то время, когда сидели за своим крошечным письменным столом и продумывали, что бы еще организовать. Фейт увлеклась политикой не в момент божественного откровения: просто весь мир двигался в этом направлении, и она двигалась вместе с ним.