Грир ждала, что Фейт станет ее упрекать, переубеждать. Сумочка, в которой лежало письмо, стояла у ног Грир под столом – ей она казалась опаснее ядерного чемоданчика.
– Понятно, – произнесла Фейт. – А почему так, можете сформулировать?
– Есть у меня подозрения, – сказала Грир. – Но если сказать вслух, может прозвучать некрасиво.
– А вы попробуйте.
– Мои родители были плохими родителями, – сказала Грир, и Фейт кивнула. – В доме вечно бардак, мы жили точно туристы в кемпинге. Редко садились вместе за стол. Их не слишком интересовала моя жизнь: школа, друзья. Им это казалось маловажным. Они считали, что жить нужно «не как все», но на деле получалось маргинально. Травку курили. И сейчас курят.
– Сочувствую от души, – серьезно произнесла Фейт. – Очень жаль, что никто ничего не заметил и не помог вашей семье стать семьей. Представляю, как вас это мучило. Ребенок всего-то и хочет любить и быть любимым – казалось бы, это так просто, а вот поди ж ты.
Прошедшее время стало для Грир неожиданным открытием. Фейт имела в виду: вас это мучило раньше, но теперь уже не имеет особого значения.
– Мне кажется, я не оправдала их ожиданий, – сказала Грир. – Потому что совсем на них не похожа. Но мне хотелось большего. – Она вдруг осознала, как ей легко говорить с Фейт. Совсем не как тогда в туалете. – Я честолюбива. Училась как проклятая, – добавила она. – И читала романы с утра до ночи. У меня была цель.
– И какая? – Фейт стащила зубами оливку со шпажки.
– Вобрать все, что есть в этом мире. А еще – убежать.
– Разумно.
– Но я не хочу сказать, что это извиняет мое нежелание видеть здесь свою подругу, – добавила Грир. – Просто мне кажется, это правда. Она бы очень обиделась, узнав про эти мои колебания. – Она замялась. – Она в любом случае спросит, чем кончилось дело, придется что-то ответить. – Грир подумала. – Могу сказать, что передала вам письмо, но вакансий не было. Если я так поступлю, это будет ужасно?
Фейт не ответила, продолжая смотреть на нее в упор.
– Грир, стоит мне прочитать письмо и принять решение, приглашать вашу подругу на собеседование или нет? – спросила она мягко. Грир не знала, что ответить. – Или оставить все как есть?
– Не знаю.
– Тогда предложение его прочитать остается открытым, – сказала Фейт. – В понедельник можете положить письмо мне на стол. Или не положить.
– Спасибо, – несчастным тоном выдавила Грир.
Повисло молчание, Грир боялась, что Фейт отвернется, может, даже рассердится и заговорит с кем-то другим. Но вместо этого она сказала:
– Мне нравится ваша привычка во все вдумываться, Грир. Вы – человек искренний, толковый, даже если дело касается тех ваших поступков, которыми вы совсем не гордитесь. Хотите написать для меня несколько текстов?
– Еще бы, – ответила Грир. – С радостью.
– Вот и хорошо. Перед первой конференцией мы собираемся провести несколько небольших мероприятий. В основном речь идет об обедах и ужинах для журналистов. Человек на двадцать пять максимум. В неформальной обстановке. Я хочу, чтобы на них выступили женщины, которые лично испытали на себе несправедливость и попытались что-то с этим сделать. Они не из светских дам. Совершенно не умеют выступать публично. На конференциях их не будет, но на небольших мероприятиях мы их хотим использовать в качестве затравки. Очень важно, чтобы они понимали, что именно им говорить. Я почитала, что вы пишете, послушала, как говорите – мне кажется, вы сможете помочь им оформить их истории в слова.
– Как здорово, – сказала Грир. – Я вам очень благодарна, Фейт.
– Не за что. Значит, договорились.
Так дело и решилось. Грир будет писать для «Локи» короткие речи. И тем самым станет незаменимой. Вечер прошел прекрасно, включая и тягостную его часть – рассказ про письмо Зи. Грир понимала, что запомнит этот вечер надолго, будет вспоминать, как сидела за длинным столом, пила, все с большей и большей легкостью болтала с другими людьми, которые тоже хотят менять мир к лучшему. И с ними сидела Фейт. Фейт, которая похвалила Грир. Похвала казалась мягкой, точно бархат, а желание получить похвалу было – тоже как бархат – с налетом пошлости. И даже неважно, подумала Грир, что нынче не произошло ничего такого, что заставит Фейт думать: какой незабываемый вечер!
Фейт не станет думать: как мне было приятно поговорить с этой молоденькой Грир Кадецки. Я знаю, что у Грир нравственная дилемма – отдавать мне письмо или нет, я видела, как она преодолевает себя. Юная Грир на правильном пути, я очень рада, что это происходило на моих глазах, рада ей в этом помогать. Отличный выдался вечерок, особенный, памятный.
Нет, Фейт не будет считать этот вечер особенным. Особенным его будет считать только Грир.
И тут Бонни Демпстер произнесла:
– Фейт! Помнишь ту занятную кричалку, которую мы придумали на марше Ассоциации равноправия?
Фейт повернулась к Бонни и припомнила:
– Раз, два, три, четыре?
– Точно! – воскликнула Бонни, – А что там дальше было?
На что Фейт ответила:
– Ой, Бонни, понятия не имею.
А потом остальным:
– Старею, как видите.
Они рассмеялись.
Письмо Зи, так и лежавшее у Грир на самом дне сумки, вдруг стало вещью малозначительной. Выйдя утром на работу, Грир попросту про него забыла: буквально ни разу о нем не подумала, а Фейт не напоминала. У Фейт и так дел было невпроворот – к ней то и дело приходили с вопросами, за советами, за распоряжениями, постоянно слали ей электронные письма.
Через несколько дней Грир вдруг вспомнила: письмо – и подумала, что уже поздно. Слишком много времени прошло. Фейт наверняка обо всем забыла, лучше не напоминать. Вернее, так Грир про себя решила.
Вот только в тот же вечер Зи позвонила из своей детской спальни в Скарсдейле – она сидела под старыми плакатами с изображением «Spice Girls», Ким Гордон из «Sonic Youth» и всяких вымирающих зверушек из полей, лесов и тундры.
– Как, удалось тебе передать Фейт письмо? – спросила она.
Грир помедлила – сердце у нее екнуло, мысли понеслись вскачь.
– Мне очень жаль, – сказала она, – но там сейчас нет вакансий.
– А, – протянула Зи. – Обидно. Я знала, что шансов мало. А она что-нибудь сказала про мое письмо?
– Увы, ничего.
– Неважно! – сказала Зи, как у них было принято. А потом: – Спасибо, что хоть попыталась. Нужно мне как-то вырываться из этой адвокатской шарашки.
Откровенный разговор с Фейт, потом бездействие, потом ложь. В такой последовательности – и все, точка. Грир впоследствии не раз задумывалась о том, есть ли у каждого человека личный предел подлости. Случается, между делом глянешь в унитаз или на клочок использованной туалетной бумаги – и вдруг сообразишь, что ведь это, это ты таскаешь в себе постоянно. И оно все ждет возможности вывалиться наружу. Когда они с Зи договорили, она запрятала письмо в нижний ящик одежного шкафа. Ей было интересно, что именно там сказано, и все же она ни за что не станет его читать, никому не расскажет о своем поступке. Правду знает только Фейт.