И сейчас случалось, что Грир падала духом от изнеможения, скуки, перспективы того, что мантры из книги придется повторять снова и снова, – и тогда ей начинало казаться, что книга эта, при всем успехе, достаточно нелепа. В конце концов, можно пользоваться своим внешним голосом и кричать хоть до упаду – иногда создается впечатление, что никто все равно не слышит.
Сегодня, в сырой, промозглый вечер издательница Карен Нордквист устроила вечеринку в своем образцово-показательном доме, где потолки в гостиной были высотой вдвое больше обычных, а у книжных полок, занимавших всю стену, стояла стремянка. Несколько раньше Карен влезла на эту стремянку, чтобы провозгласить тост в честь Грир. Все смотрели не без испуга, как она карабкается на самый верх с бокалом мартини в руке, но Карен была совершенно бесстрашна. Встав на верхнюю ступеньку и окинув взглядом комнату, она произнесла слегка нетрезвым голосом:
– Ого, я вижу у всех в волосах проборы. Аккуратненькие. – Раздался смех. – Гляжу, вы воодушевленно за собой следите. Но главное – я вижу ваше воодушевление по поводу этой великолепной книги, этого феномена, «Внешних голосов». Я сама полна воодушевления. Грир, мы тебя любим!
Грир, стоявшая внизу, бессмысленно откликнулась:
– Я вас тоже люблю!
А потом огляделась по сторонам, и на нее нахлынуло. Дело было не в любви, хотя были здесь и те, кого она действительно любила, – например, Кори с Эмилией на руках, а еще вокруг было много добрых друзей – но дело было в другом. Ее поразило, что все смотрят на нее выжидательно. Все ждали, что кто-то за них что-то сделает. Скажет слово, которое они смогут осмыслить и превратить в нечто другое. Вдруг слово окажет определенное воздействие – может, это будет даже не слово. Может, жест, или момент напряженного внимания. Книга Грир, эта платформа, такая добросовестная, ободряющая, подстегивающая не была – и Грир это знала – ни оригинальной, ни блистательной. Платформа, вне всякого сомнения, не являлась совершенной. А Грир не была вожаком. И никогда не смогла бы им стать.
– Я скажу кратко, – произнесла она и увидела на некоторых лицах откровенное облегчение. Никто не любит, когда писатель на вечере в свою честь разливается соловьем. – Мы собрались здесь в очень странное время. Странное и затянувшееся. Каждое новое событие, которое повергает нас в шок, именно шоком и является. Но в этом нет ничего удивительного. Успех моей книги именно в такое время, – продолжала Грир, – вызывает растерянность. Однако и радость. Хотя, конечно, бедным моим барабанным перепонкам здорово достается. Сегодня утром я выступала в школе, перед третьеклассниками, и девочки принесли дудки! До сих пор больно. – Раздался смех. – Сама я никогда не умела говорить громко, – продолжала Грир. – Вы это уже знаете. Да вы про меня давно уже все знаете. – А потом она добавила: – Я вам прочитаю из книги малюсенький отрывок. Для затравки. – Она взяла в руки книгу в яркой обложке, с уже давно узнаваемым рисунком – раскрытым ртом – и читала ровно минуту и сорок секунд, на том и закруглилась. Все похлопали и вернулись к своим тревожным разговорам, к бокалам со спиртным. Лицо у Грир раскраснелось и засияло, как это всегда случалось, когда она говорила публично, даже теперь.
Подошел Кори, вокруг шеи у него обвилась Эмилия – глаза у нее были перевозбужденные. В ее год и три месяца ей давно уже полагалось спать, впрочем, ничего страшного: все-таки мамино имя уже год в списке бестселлеров. Эмилия топала по чужому дому всю ночь, одурев окончательно. До того она успела забраться на две ступеньки лестницы, прежде чем няня поймала ее за воротник и стащила вниз. Теперь няня, Кей Чанг, шестнадцатилетняя, в этом году заканчивавшая школу – она жила с родителями в Шипсхед-Бей – стояла по другую сторону от Кори, положив руку Эмилии на голову. Кей была низенькая, неуемно-энергичная, в толстом скандинавском свитере и короткой юбочке. Грир наняла ее по рекомендации подруги, оказалось, что нянька из Кей так себе, но в целом она совершенно прелестна. Кей была – так она говорила сама, без тени иронии или самолюбования – радикальна почти во всех своих взглядах, и всех предупреждала: это не значит, что она согласна хоть с какими-то ортодоксальными мнениями.
– Что именно ты хочешь этим сказать? – спросила у нее Грир однажды поздним субботним вечером. Они с Кори только что вернулись с официального ужина, и все трое стояли в прихожей таунхауса, где Грир с Кори теперь жили, и ждали, когда приедет такси и увезет няню домой.
– Наверное, я просто скептик по природе, – сказала Кей. Чувствуя, что этого недостаточно, она объяснила подробнее: – Я хочу, Грир, чтобы вы знали, что я вами восхищаюсь. Невероятно. Мы с подружками все прочитали вашу книгу, и они мне страшно завидуют, что я у вас работаю, – добавила она милостиво. – Безусловно, все мы должны самоутверждаться, тут не поспоришь. Но я вот смотрю на все то, что женщины говорили и делали в недавние времена, и мне кажется, что мы недалеко ушли от пещерного человека. Предпринятых действий совершенно недостаточно, потому как все структуры на прежнем месте, верно?
Кей не задавала Грир вопрос, она высказывала свое мнение. Кей постоянно что-то организовывала в школе, устраивала собрания, и мини-демонстрации, и, как она это называла, «Твиттер-бомбардировки», в которых изъяснялась совершенно безжалостно, а потом никогда не извинялась. Им с подругами, презрительно объявляла она, плевать на знаменитостей, на всяких там вождей, которые были в прошлом. В таких персонажах нет необходимости, да и вообще они – фикция.
– Не нужно никого возводить на пьедестал, – заявляла она. – Лидером может стать любой. Кто угодно может присоединиться.
Эти взгляды она подавала как безусловно-новаторские: удовольствие и азарт в ее голосе завораживали. Грир могла бы ответить ей: «Да, я все про это знаю. Фейт утверждает, что женщины говорили то же самое и в семидесятые», но это было бы жестоко.
Не должно быть никаких иерархий, объясняла Кей, потому что в иерархии кто-то обязательно оказывается внизу, а такого в истории уже было предостаточно, больше не надо, кроме того, в иерархии считается, что бинарный взгляд белых цисгендеров на все подряд – единственно правильный, а на деле это не так. С этим покончено навеки, заявляла она. Да и вообще, продолжала Кей беззаботным, непривычно доверчивым тоном, дело-то не в людях, а в идеях.
Грир не знала, как ответить на монолог своей няни, – оставалось лишь повторить то, что она недавно уже высказала в своей книге, тоном одновременно и гневным, и воодушевляющим – «гневодушевляющим», как она сама это называла. Поскольку Кей сидела с Эмилией все выходные, Грир подарила ей все, связанное с «Внешними голосами»: экземпляр в твердом переплете, практическое пособие, настольный календарь и даже – так говорил Кори – сувенирные шоколадки. А еще Кей часто произносила: «Если у вас есть что почитать…» – и Грир с Кори давали ей книги, много книг, романы и сборники статей, и даже старые учебники из колледжа, с многочисленными подчеркиваниями, плюс книгу, которую Грир когда-то взяла у своего преподавателя Малика и забыла вернуть. Грир с книгой так и не справилась, зато Кей говорила, что ей очень интересно и очень смешно читать про это устаревшее мировоззрение.