Сэм окликает ее в последний раз. Страх в ее голосе узнается безошибочно.
– Люси – у тебя кровь.
Люси прикасается рукой к своему платью сзади. Рука ощущает влагу. Она поднимает юбку и обнаруживает, что ее нижнее белье тоже в крови. Но кожа внизу повсюду целая. Она не чувствует никакой боли, несмотря на влагу между ног. Она нюхает свои пальцы и под медным привкусом ощущает другой запах, еще противнее.
Ма говорила, что этот день они отпразднуют с пирогом, солеными сливами и новым платьем для Люси. Ма говорила, что Люси в этот день станет женщиной. Кровь течет свободно, оставляя после себя томление пустоты. Люси расстается с этим почти без боли. Хотя ни пирогов, ни праздника не будет, она с уверенностью, заявляющей о себе тяжестью в ее теле, чувствует истинность слов ма: она больше не маленькая девочка.
Лицо Сэм от ужаса становится совсем детским, словно Люси на ее глазах обретает новую и пугающую силу. Люси впервые, глядя на младшую сестру, чувствует, как по ее жилам вместе с кровью струится жалость. Она не думала, что должна будет оставить позади и это.
– Я скоро вернусь, – говорит Люси, сдаваясь. – Принесу какую-нибудь еду. После того как найду работу.
Люси принимается отмывать пятна, а Сэм отходит в сторону. Очистив, насколько это возможно, ткань, выжав ее до влажности, чуть превышающей влажность воздуха, набив траву в трусики и глотнув холодной воды, чтобы облегчить тяжесть в желудке, Люси, прищурившись, смотрит в сторону берега и замечает фигуру среди деревьев.
– Я сейчас ухожу в город, – кричит Люси.
Человек поднимает голову.
– Вы будете здесь? – говорит Люси.
Она хотела, чтобы эти слова прозвучали как приказ. Но расстояние между ними и рев реки не позволяют ей сделать это. То, что она произносит, звучит как вопрос.
Часть вторая
ХХ59
Череп
Ма – их солнце, она же – их луна. Ее бледное лицо над порогом нового дома, изнутри наружу, в сторону света из тени. Она готовит место для тигра.
Снаружи ждет семья.
Дом на самом деле – лачуга, стоящая в одиночестве на краю долины в отдалении от ручья внизу. Щербатые стены, жестяной потолок. Чего внутри с избытком, так это сумерек – в хибарке всего одно окно. Стекла нет – на окно натянута клеенка, желтая и грязная, она едва пропускает свет, а разглядеть через нее можно лишь смазанные очертания. Сердце Люси упало при виде всего этого после двух недель пути. Но приведший их сюда хозяин шахты почти не оставил им выбора. «Либо здесь, либо ваша стоянка на мусорной свалке за чертой города», – сказал он. Он добавил бы и еще что-нибудь, но ма упреждающе прижала руку к груди ба и сказала: «Нас устраивает».
Голос ма звучит низко, хрипловато, как потрескивание костра, в который подбросили новую порцию веток. Его грубое звучание входит в противоречие с ее изящными движениями, ее гладким лицом. В этом несовпадении обескураживающая красота. Хозяин шахты покраснел и пошел по своим делам. «Ингай
[20] не все равно, что в тебе видят другие люди», – говорила ма, выпрямляя Люси спину, приводя в порядок косички Сэм, выговаривая ба за его любовь к игровым притонам и индейским лагерям на городских окраинах. «То, что люди видят, определяет их отношение к тебе, дун бу дун?
[21]»
Но, когда хозяин ушел, ма сникла. Тени потянулись к ней внутри хибарки. Ее красота поизносилась за время пути, потому что ма подхватила какую-то болезнь и ее мучила рвота. Теперь ее красота едва прикрывает кости. Ма двигается по дому, и Люси видит форму ее черепа.
– Девочки, – зовет их ма, подметя часть земляного пола. Дыхание у нее рваное, горло пульсирует, кожа, кажется, вот-вот порвется. – Принесите мне какую-нибудь палку.
Люси огибает хибарку с одной стороны, Сэм – с другой.
Сторона Люси наполовину лежит в тени плато, которое нависает над краем долины. Люси пинает гору мусора: мертвая трава, обожженный провод, обгоревшие прутья. На дне она находит подходящий кусок дерева. Она тащит его, и из мусора появляется табличка.
Она протирает ее от сажи и читает: КУРЯТНИК.
Это не обгоревшие прутья – это перья. И хибарка – не дом для жилья. Ма снова зовет их в тот момент, когда Люси запихивает табличку назад.
– Хао дэ
[22], – говорит ма, когда Люси возвращается. – Вот мы все и вместе.
Ма, несмотря на болезнь, улыбается. Она, словно драгоценность, держит палку, которую принесла Сэм. Несмотря на все заботы, которые выгнали их сюда, в воздухе висит гул надежды, как и всегда в начале этого ритуала. «Правильный дом, – сказал ба, прежде чем они отправились в путь. – На сей раз место, где можно обосноваться надолго».
Ма начинает рисовать своего тигра.
Тигр ма не похож ни на одного другого тигра. Всегда восемь линий: некоторые искривленные, некоторые прямые, некоторые похожи на хвосты. Всегда в одном неизменном порядке. И только когда Люси косит взгляд, отворачивается, смотрит под углом, тигр, нарисованный ма, оживает на миг, становится настоящим.
Но последний штришок ма делает через боль, череп снова просматривается через кожу. Защита установлена.
Ба стремглав, забыв о больной ноге, бросается к ма, подхватывает ее под локоть, удерживает от падения. Он просит подать кресло-качалку. Сэм перетаскивает кресло через порог, тарелки, лежащие на сиденье, начинают соскальзывать. Люси бросается, успевает подхватить одну, но ее нога при этом стирает последнюю черточку тигра.
Она думает, не сказать ли об этом родителям. Но тогда ма захочет повторить ритуал с самого начала, а ба нахмурится и назовет Люси да цзуй
[23], скажет, что она должна сечь, когда и где открывать свой большой рот. Люси ничего не говорит, как не говорит и о едком запахе в доме, остатки старого куриного помета перепутать с чем-то трудно. Она учится хранить свои секреты.
Земля
Шесть дней в неделю Люси просыпается первой. Это час крота: когда она проскальзывает мимо семьи, стоит абсолютная темнота.
Сэм рядом с ней на кровати-чердаке, ма и ба на матрасе на полу у лестницы, ведущей к Сэм, – Люси обходит их по памяти в той же мере, что и по виду, как она обходит набросанную одежду, мешки с мукой, простыни, рукоятки метелок, чемоданы. В доме стоит застоялое, спертое зловоние звериной норы. На прошлой неделе здесь перевернулась ванночка с водой из ручья, и запах от этого ничуть не улучшился.