Я тебя услышал, говорю я, и кроме прочего, всех колбасит от этого дерьма. Полно чуваков, кого реально колбасит от этих дорожных дел.
Смурф кивает и затягивается косяком так, словно не хочет лишний раз переводить дыхание. Он маленького роста, и диван, на котором он сидит, кажется слишком большим для него. Он медленно выдувает дым и смотрит на него, прищурившись, сосредоточившись на его движении, словно этот дым – его послание кому-то.
Даже я, брат, говорю я и смолкаю, сдерживая кашель от шмали, обжигающей мне легкие. Бывает, мне трудно дается нормальная хрень, типа, общение с семьей и просто с людьми, птушта у них, типа, нет той системы координат, что есть у меня, понимаешь, о чем я, братан? Или когда я иду, скажем, по Централу или Слоун-скверу, или типа того. Я иду мимо какого-нибудь богатого дома и вижу в окно, как на кровати сидит пара, смотрит телек. Иду дальше и вижу другую комнату, и там открыто окно – это соседняя комната, рядом с той, где сидят те двое, – и я такой, вах, здесь нет камеры поблизости, я могу перемахнуть через перила, залезть в окно – само собой, в клаве и перчатках, – и можно устроить скок, шугануть их, забрать их добро, заставить открыть сейф или что там у них. Это, как бы, чисто инстинктивно… То есть это не просто фантазии. Всякий может фантазировать о любой хуйне. Я могу фантазировать, что я миллионер, и у меня какой-нибудь балдежный дом, или что я знаменитость, или еще хуй знает, о чем. Да я, блядь, могу фантазировать, что умею летать. Но здесь я не фантазирую, а в натуре прикидываю, как это сделать. Шаг за шагом. Типа, обязательно врезать пушкой этому чуваку прежде, чем сказать, чего я хочу, или, если я без ствола, я прикидываю, куда его пырнуть, чтобы он не истек кровью до смерти, но понял, что я серьезно настроен. Или всякий раз, как я прохожу мимо ювелирки, я думаю, какой толщины стекло в витрине? Где камеры? Сколько там людей? Сколько охранников?
Смурф говорит, это пиздец, брат. Словно психическая интоксикация. И дело не только в братве. У вас и девки такие, кому все равно, что вы живете на грани, что вы заняты какой-то ненормальной ебаниной. Скажем, идешь ты на движ, а такая цыпа говорит, постарайся достать мне брюликов или постарайся принести мне что-нибудь. Но хуже всего в этом дерьме, Снупз, это то, что даже после всей этой жести чуваку все равно будет мало. Ему все время мало, словно тебе кажется, что ты недостаточно крут. Неважно, что ты замочил кого-то или ограбил уйму людей, или еще что. Тебе всегда надо больше, но ты даже не сознаешь, что тебе ничто не приносит радости, птушта ты все время пуст, и в тебе эта бездонная дыра.
О чем мы со Смурфом не говорим, это о постоянном напряге, когда твое тело все время ждет схватки, когда ты все время ждешь, что чья-то хмурая рожа – это сигнал к нападению. А если ты решишь оставить такую жизнь, тебе же будет хуже. То есть как только ты решишь, что дальше уже некуда, сразу, как ты расслабишься, ослабишь бдительность и, скажем, пойдешь с подружкой прошвырнуться по магазам на Оксфорд-стрит или типа того, и наткнешься на каких-нибудь недругов, которые тебя узнают, птушта ты зависал с тем-то и тем-то или состоял в такой-то банде, тебе тут же предъявят. Прямо на месте, в толпе покупателей и туристов, чуваки достанут ножи, как у Рэмбо, чтобы почикать тебя. Никого не колышет, что ты уже другой, что ты больше не участвуешь в этом, что уже завязал. А если ты настолько тупой, что выложишь им что-то подобное, единственное, что они поймут, это что ты теперь слабак, что им нечего опасаться в плане обратки, и это только подтолкнет их что-то сделать с тобой, здесь и сейчас. Легкий способ набрать очков.
Или бывает, ты оказался один в такой части города, где не чувствуешь себя вполне надежно, и видишь братву, идущую тебе навстречу или тусящую на углу впереди, и не можешь развернуться или перейти на другую сторону дороги, птушта это просто покажет, что ты зассал, а ты не зассал, не зассал (говоришь ты себе) и должен заставить себя пройти через них. И уже на подходе ты готовишься к худшему, тело захлестывает адреналин, ноги сзади так и горят, живот перетекает в грудь, и ты думаешь, что будешь делать. Начинаешь искать глазами, что бы такое схватить вместо оружия – если при тебе ничего нет, – и ожидаешь внезапного наезда.
И такое каждый день – прикинь? Большую часть времени ничего не происходит, но твои тело и разум постоянно крутятся в этом экстремальном цикле боеготовности, и это тебя дико изматывает, дико нагружает, и ты все больше куришь дури, чтобы успокоиться, но на деле ты от этого только больше параноишь, и воображение слетает с катушек.
Время – странная материя, сквозь которую мы живем. Несколько месяцев такой безумной жизни – год, два – могут показаться вечностью. Словно ничто никогда не изменится. Словно не вырастет новое поколение, которое подомнет нас, словно после нас ничего не будет. Словно мы – последняя глава в истории мира. Мы сменили прошлое поколение бандосов, и теперь все всегда будет по-нашему. Но это всегда – просто миг во тьме, о котором все забудут, едва наступит новый день.
Иногда я уже не уверен, кто я. Мы носим столько всяких масок, сбивающих нас с толку. Словно ты так давно носишь маску, что смотришь в зеркало и убеждаешь себя, что это и есть твое лицо. А потом ты уже вообще себя не узнаешь. Даже самое чистое, что в тебе есть, может утонуть во лжи. Это как с моралью и убеждениями: ты думаешь, что это нечто, заложенное в тебе самой природой, а на самом деле тебе внушили – внушают с самого рождения, – что такое хорошо и что такое плохо.
Я выплываю из этих мыслей и смотрю на Смурфа, который уставился в телек невидящим взглядом. Экран в наступивших сумерках дрожит синим светом в гостиной. По телеку продолжается викторина, и ведущий задает участнику шутливые вопросы: мультфильмы «Уорнер Бразерс» всегда завершаются фразой: вот и всё, кто? А: ребята, Б: друзья, или В: детки?
Но это не перекрывает тишину, висящую ватным шаром между мной и Смурфом, словно мы копнули слишком глубоко, слишком многое открыли друг другу, да и самим себе – и нам пришлось затронуть вещи, которых мы стараемся не трогать. Пока не выразишь что-то в словах, оно не станет реальностью, но теперь уже поздно. Я смотрю на Смурфа. Одним из его ближайших друзей был Рико. За день до того Смурф мне сказал, что видел брателлу, замочившего Рико на Хэрроу-роуд. Мы все знаем, кто это сделал, но никто не стучит. Прикинь? Натыкаться на убийцу своего друга и ничего не делать. Я видел, что Смурфа подмывает взять и устроить жесть.
С недавних пор он стал вести этот тренинг личностного роста, несмотря на то, что был одним из тех брателл, кто не выходит из дома без оружия. Был, в натуре, универсальным солдатом. Он запросто мог выхватить ствол и пойти вразнос, как реальный ганста. Но теперь он старается мыслить позитивно, старается быть примером своим мелким и молодому поколению – что бы это ни значило. Но в этот момент я вижу только три золотые цепочки у него на шее, а когда он выпускает дым из ноздрей, у него во рту сверкает брюлик. Зуб даю, он теперь носит больше цепочек, чем когда был на дороге. Он сказал мне, что с тех пор, как он стал вести этот тренинг, всякий раз, как клиент платит ему картой, он сразу после сеанса идет к банкомату, снимает деньги, несет домой и кладет в коробку от обуви. Теперь хотя бы он врубается в здоровое питание, покупает свежие кокосы, капусту и брокколи и готовит смузи.