Малой звонит кому-то, и я замечаю «Ролекс» у него на запястье. Как только он кладет трубку и говорит, Большой Д в пути, я такой, йо, ганста, крутые часики. Готти говорит, скажи-ка. Малой протягивает мне руку, чтобы я мог рассмотреть. Это женский «Ролекс» из желтого золота с восемнадцатью каратами, циферблат весь усыпан белыми брюликами, а вместо цифр двенадцать рубинчиков, словно капельки крови. Где достал такие, говорю, а он мне, кое-кто из братвы дернул на одном движе, обошлись мне всего в шесть косых, и я такой, крутяк, мне, в натуре, надо дернуть такие.
Мы выходим из квартала. Подкатывает серый «Порш», оттуда выпрыгивает брателла в кожаном пиджаке и говорит, здорово, братва, и Готти говорит, это Призрак, и передает мне косяк. Малой подходит к Призраку, а мы с Готти стоим и курим, чтоб до самой пяточки. Готти говорит, он мудак на самом деле, движи не делает, ни в чем не замазан, просто строит из себя крутого – и он словно бы рушится в моих глазах под весом слов Готти, – и я говорю, видал таких, глядя на «Порш» Призрака, пока изо рта у меня змеится голубой дым.
Призрак подходит к нам, и Готти говорит, это Снупз. Призрак говорит, собираешься на скок сегодня, да? Откуда грилзы? «Хаттонс», говорю, ага. У него один зуб из белого золота с крупным камнем, но смотрится все равно по-дурацки. Повернувшись к Готти, он говорит, Большой Д будет с минуты на минуту, я тока высадил его у магаза, за бухлом.
В итоге я сижу сзади в «Порше». Это двухместная тачка, так что я скрючился, почти вжимая колени в грудь, а впереди Большой Д и Призрак. Большому Д хорошо за тридцать, скорее, под сорок, в гладких волосах тонкие прожилки седины. Пара мелких шрамов на щеке и лбу – единственные приметы его биографии, в остальном его лицо мертво и холодно, в глазах пустота. Он говорит вполоборота, уже второй раз, ты не обязан это делать, если ты не в деле. Серьезно, без понтов, просто скажи, нет так нет.
Я бы здесь не сидел, не базарил с тобой, говорю ему, если был бы не в деле.
Призрак смотрит прямо перед собой и говорит, но, если нет, не страшно, просто скажи, и мы найдем кого-нить еще, ага.
И я такой, я не любитель говорить, за меня скажут мои дела, и гляжу на Д, который повернулся и смотрит на меня.
Большой Д смеется и говорит, не, он в деле, он в деле, к чертям.
Теперь, после таких слов, назад пути нет. Уж лучше рисковать, лучше бросаться в огонь и чувствовать себя живым, хотя бы на миг, чем совсем толком не жить. У кого-то жизнь – это медленная смерть. Ну нахуй. По-любому, я ни в коем разе не дам подумать этому чуваку, что я слабак, что я не при делах, что бросаю слова на ветер. Я бы тогда потерял имя, не успев заработать его.
Большой Д говорит, смотри, движ такой: мы едем в Централ, Кингсбридж, Челси или в один из энтих богатых районов. Меня с вами не будет, имей в виду, у вас будет отдельный конь с водилой, а я буду давать наводку. Чаще это будет перстень с камнем или котлы, но иногда богатые бабы сверкают серьгами или ожерельями с брюликами. Если это мужик, это чаще всего будет здоровый котел, типа «Ролекса» или «Картье». Как тока я чего засек, я вам набираю и говорю, на кого делать скок. Главное, сделать захват, ты понял.
Ага, так какие мои действия? – спрашиваю я.
Короче, ты подбегаешь к добыче, тока смотри, чтобы тебя не засекли, делаешь захват – не слишком сильно, но достаточно крепко, чтобы они поняли, чем пахнет, – и Готти отожмет у них добро. Он точно знает, как снимать котлы, птушта уже делал это. Все, что тебе нужно, это держать их, пока Готти их обработает. Если станут рыпаться, просто схвати покрепче, и поверь, они поймут, чем пахнет.
Он смотрит на меня в упор и говорит, так как, ты еще в деле, а?
Ага, начальник, в деле.
Мы вылазим из «Порша». Сумерки выжимают день. Я в дикой природе.
Большой Д наклоняется, чтобы стряхнуть что-то, невидимое остальным, со своих треников с монограммой «Луи В», затем вынимает из кармана книжку «Куш» и начинает поглядывать на стоянку, высматривая резвого коня. Призрак звонит нашему водиле, Малой курит очередной косяк, а Готти мне показывает, как правильно делать захват.
Я пробую несколько раз на Готти, и он смеется – я тяну его на себя, захватив левой рукой за горло и держа себя за правый бицепс, чтобы он не вывернулся, – и говорит, ага, братан, ты понял суть.
К дому подходят мальчик с девочкой в школьной форме и глазеют на нас, а Малой говорит, дай кулак, юный ганста, и мальчик стучится кулаками с Малым без всякого выражения на лице. Мальчик открывает дверь подъезда электронным ключом, и они с девочкой заходят, а Малой выдувает им вслед паровоз.
Д подходит и говорит, порядок, я достал вам коня, чуваки, он ждет нас в Мейда-вейл. Где Куинси?
Уже в пути, говорит Призрак.
Я знаю, он все еще курит химию, так что ему можно не давать больше нескольких бумажек, говорит Д.
Наш водила – торчок. Один из тех полуживых торчков, кто не совсем еще сторчался, но одержим неуемным голодом по светлому и темному, а значит, наизнанку вывернется, лишь бы вытащить нас, если за нами увяжется полиция. В конечном счете, торчок есть торчок – на них никогда нельзя положиться, – но, как сказал большой Д, он будет рад нескольким сотням фунтов, чтобы утолить свою жажду. Нам же больше лавэ достанется.
Я поворачиваюсь к Готти и рассказываю ему про Ницше и о том, как мы следуем своим чистейшим инстинктам, и Готти говорит, в натуре, это охуенно, Снупз, ты знаешь, ты не как все, брат, клянусь, ты один из самых реальных людей, кого я знаю. Что-то ярко сверкает в его глазах и тут же гаснет – звезда, проглоченная черной дырой. Я говорю, нравственный закон – это роскошь, непозволительная для человека, ты меня понял. И если ты живешь опасной жизнью, это просто помеха, говно на палочке, скажи? И я вижу, что Готти полностью врубается. Его не страшит падение. Словно бы именно здесь, на самом краю, он и нашел правду. Только это нечто большее. Словно ты открываешь важнейший компонент раствора, цементирующего наш мир.
Я иду и бросаю куртку у Пучка, чтобы тяжелая кожа не сковывала движений. Достаю из рюкзака клаву и резиновые перчатки. Готти уже достал свои из кармана толстовки. Перед домом Малого возникает Куинси, наш водила. Высокий, тощий, одежда висит на нем, как на скелете, хотя когда-то могла быть в самый раз, зубы – желто-черные пеньки от химии, которую он курит, и Большой Д говорит, идем, чувак, достанем коня.
Мы едем в Мейда-вейл, и Большой Д покупает нам коня у белого чувака, платит наличкой – никаких писулек, никаких зацепок. Мы все равно планируем бросить ее после движа, так что нечего морочиться с бумажками и прочим дерьмом. Мы едем назад в Южный Килберн и паркуемся в квартале Малого. Группа готова.
Шесть вечера, и над Южным Килберном раскинулись промозглые ноябрьские сумерки, темнота окутывает все тенями, и бетон синеет. В окнах зажигается свет. Звезды тускнеют. Мы с Готти заскакиваем в резвого коня и направляемся в центр.
Я сижу сзади и слушаю разговор Готти с водилой. Куинси рассказывает Готти, как на прошлом движе у них не было второго едока. Был просто один чумовой брателла по имени Сверкун и Куинси за рулем. Сверкун схватил одну бабу, говорит Куинси, но не смог снять с нее перстень. Палец был слишком толстый. Она стала кричать, и Сверкун попытался выкусить из перстня здоровый камень и выломал себе передние зубы. Прибежал к коню с воплями и оставил кровь на перстне – чистая ДНК. Довольно скоро его прищучили. Впаяли шестерку. Шесть лет в неволе, два сломанных передних зуба, никаких камней.