Две недели в сентябре - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Шеррифф cтр.№ 15

Опять вниз – в глубину, в грохот, в темноту. Снова прочные кирпичные стены, будто падающие назад, вдоль которых извиваются толстые кабели, а потом, когда он ждал, что поезд вот-вот нырнет в другой туннель, внезапно посветлело, и стену в один миг поглотил зеленый травянистый пригорок. Затем этот пригорок сровнялся с землей, и Эрни увидел целый склад грузовиков – восхитительно допотопных, ржавых, разваливающихся на части. Такого он никак не ожидал. В этом и была вся прелесть!

Станция. Резкая остановка. Свисток – и снова в путь: впереди ждет лучшая часть дороги!

Здесь между путями и заборами бежала полоска таинственной ничейной земли. Эрни жадно любовался узким пустырем, заросшим жесткой травой, и находил его по-своему романтическим. Казалось, здесь не ступала нога человека – никто так и не решился потревожить эти призрачные останки, пытавшиеся спрятать наготу в траве.

Вот груда выгоревших, гниющих шпал и валяющийся сверху сломанный фонарь, а вот куча ржавых болтов, моток проволоки, а потом – смотрите – мусор!

Среди мусора попадались такие вещи, что вы бы даже с тысячи попыток не угадали, какие именно. Старые скомканные газеты, банки из-под консервированных фруктов, заплесневелые, расползающиеся мешки – но это и так понятно. Без них так же нельзя представить вид из окна вагона, как нельзя представить пудинг без муки, нутряного сала и изюма – но откуда тогда взялся старый, вывернутый зонтик с обнаженными спицами, с которых свисали клочки ткани? Как, когда и почему он сюда попал? Ни один пассажир не уронит из окна раскрытый зонт – и, конечно, если бы его хотели выбросить, наверняка бы сначала закрыли, правда же?

Как появилась жуткая ржавая рана вон на том эмалированном помойном ведре? Люди никогда не выливают в помойные ведра ничего такого, что могло бы проделать в них неровные дыры! А посмотрите на половину детской коляски, перевернутую вверх дном! Какое ужасное, уже позабытое трагическое происшествие могло так рассечь коляску, чтобы два оставшихся колеса повисли в воздухе? Эрни испуганно вглядывался в траву в поисках половины ребенка.

Больших гор мусора – когда его постоянно выбрасывают в одни и те же места – здесь не было, только отдельные маленькие кучки; некоторые уже поросли травой, некоторые появились недавно и белели обрывками газет. Обычные ведра и эмалированные помойные попадались чаще всего, и все они почему-то были помятыми и изуродованными. Чуть реже встречались кошки, хотя они, будучи живыми, строго говоря, не могли считаться мусором. Но они сливались с этими кучами так естественно, что претендовали на некоторое родство с ними; они бродили среди мусора, сидели среди мусора, а иногда и смотрели друг на друга поверх мусора. Кошек было почти столько же, сколько помойных ведер.

Они проехали мимо велосипедной шины, мимо граммофонной трубы, мимо шляпы-котелка, а потом оказались на более широком участке дороги, по которому бежало с полдюжины путей: проносившиеся мимо поезда и ряды товарных вагонов заслоняли пейзаж за окном, и видно было не так хорошо, как раньше. А жаль: дома теперь стояли так близко к железной дороге, что Эрни мог бы разглядеть в окнах людей в пижамах. Чахлые тополя, казалось, росли прямо на черном от пыли угольном складе, а где-то в верхней части улицы Эрни увидел толпу зевак и полицейского – наверное, там произошел какой-то несчастный случай. Но все это исчезло в мгновение ока, и теперь его внимание привлекли таинственные знаки вдоль железной дороги. Рядом с путями стояли столбики-малыши высотой в фут, которые выглядели так, будто их только что сюда поставили, и таблички, на которых красовались непонятные цифры: на одной – огромная восьмерка, на другой – надпись “1 к 1”, что показалось Эрни глупым, потому что этот указатель ничем от остальных не отличался.

Мать постоянно не давала ему покоя – то нащупывала перед ним дверь и проверяла, не открывается ли она, то держала его за пояс сзади. Но это не портило Эрни настроение – скорее, наоборот, доставляло еще больше удовольствия, потому что он упивался чувством опасности и собственной смелостью.

Теперь они ехали по боковому пути и внезапно оказались среди очень старых и тесно лепившихся друг к дружке домов, между которыми не было свободного пространства, как на Корунна-роуд. Эрни видел крошечные задние дворики, развешанное белье и сараи, на крышах которых громоздились голубятни или клетки для кроликов. Единственные цветы, которые он сумел разглядеть, росли на подоконниках, а единственные птицы жили в крошечных деревянных клетках, висевших на стенах. Одинокое дерево росло прямо посреди асфальтированного двора, но выглядело поникшим и раньше времени облысело. Они проехали мимо пыльной площадки, где земля вокруг качелей была совершенно голой. Несколько мальчиков играли в крикет, а неподалеку, прикрыв лицо газетой и согнув одну ногу в колене, лежал на спине мужчина. Эрни с сожалением подумал, что к тому времени, когда он вернется, для крикета будет уже поздно, а ведь он так хорошо играл с Тедом и Сэнди у них на площадке; иногда посмотреть на них приходили местные мальчишки в поношенной одежде, которые тут же подхватывали и бросали обратно улетевший мяч, а Тед, Сэнди или Эрни кричали им: “Спасибо!” Они играли узким кругом и очень редко брали в команду кого-то еще, потому что подумывали заняться крикетом профессионально.

В окне появился длинный ряд цветных плакатов, за ним – красивая будка стрелочника, стоявшая на мосту, но тут все зашевелились, стали снимать с полок багаж и выглядывать из окон. Дело в том, что они миновали Уондсворт-коммон, и теперь ехать оставалось совсем немного.

Он посмотрел на мать. Она довольно заметно побледнела, и казалось, что ей нехорошо, но он не понимал почему. Она уже сняла с полки термос и сверток с сандвичами, которые теперь лежали рядом с ней, то и дело подхватывала их под мышку, потом поворачивалась к окну и снова клала их на сиденье.

Отец с важным видом перебирал билеты и поглядывал на часы.

– Минута в минуту, – объявил он. Мимо прогрохотали два состава, по одному с каждой стороны – на электрической и на паровой тяге. Раздался гудок, где-то свистел двигатель, и поезд въехал на Клэпем-джанкшен.

В пересадке на Клэпем-джанкшен нет ничего страшного, если только не паниковать.

Никто не знал этого лучше, чем мистер Стивенс, и когда их поезд начал приближаться к платформе, его движения стали неторопливыми и уверенными.

Он осмотрел немногочисленные вещи, разложенные на сиденье, и с улыбкой повернулся к жене.

– Времени уйма, – сказал он. – Наш чемодан еще должны выгрузить.

Да, подумала миссис Стивенс, но вдруг его забудут выгрузить!

Мистер Стивенс видел, что жена волнуется, и, хотя вовсе не был человеком эгоистичным, невольно чувствовал тайное удовлетворение. Его собственное хладнокровие оказалось бы никчемным и бесполезным, если бы она тоже держалась хладнокровно. Он прочел на ее бледном лице невысказанный вопрос, увидел, как дрожат ее руки, и понимающе улыбнулся, надеясь ее приободрить.

Багажный вагон был сзади, всего в нескольких ярдах от их купе, и, выйдя на платформу, они увидели, как проводник передает чемодан носильщику, который аккуратно переворачивает его и укладывает на тележку.