Земли обетованные - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Мишель Генассия cтр.№ 80

– Здравствуй, Леонид, как поживаешь?

– Что ты здесь делаешь?

– Я приехала за тобой, мы возвращаемся в Париж.

– Ты уверена?

– Конечно, если ты не против.

Леонид покачал головой, она сделала шаг вперед, он обнял ее, прижал к себе, потом посторонился, давая войти. Милена расцеловала Игоря, тот предложил ей кофе, и она охотно согласилась. Леонид сварил кофе, поставил чашки на журнальный столик.

– Знаешь, Игорь, я уезжаю и сейчас не смогу вернуть тебе долг, может быть, позже.

– Это не проблема, Леня, иди собирай вещи.

Леонид вернул Игорю клевер, и в тот же день в 17:30 они с Миленой вылетели из аэропорта Лод на «Каравелле» компании «Эр Франс».

На следующей неделе Игорь начал шестимесячную стажировку в больнице «Рамбам» в Хайфе, чтобы получить сертификат, который подтвердил бы его советский медицинский диплом, позволив работать врачом в новой стране. Он трудился как проклятый шесть дней в неделю, по двенадцать-тринадцать часов в сутки. Он должен был объясняться на иврите, научиться работать с новой аппаратурой, появившейся с тех пор, как в 1952 году он уволился из кардиологического отделения больницы имени Тарновского в Ленинграде, ознакомиться с последним поколением лекарств и протоколами лечения. Когда главный врач университетской больницы в Хайфе принял его на работу, он объяснил Игорю, что ему придется начать с самого низа служебной лестницы, к нему будут относиться как к ассистенту и не дадут никаких поблажек.

Только главврач забыл, что Игорю сорок восемь лет, и хотя, оказавшись во Франции, он не практиковал целых тринадцать лет, у него за плечами был десятилетний стаж работы в Советском Союзе, включая три долгих года блокады, а это такой врачебный опыт, которого хватит на всю оставшуюся жизнь: в вопросах диагностики кардиологических заболеваний и рекомендаций по лечению русский ученик мог многому его научить. Вскоре медсестры и даже главврач начали с ним советоваться; его любили все пациенты; он всегда находил время, чтобы перекинуться с ними словом, часто работал в свой выходной, когда требовалось подменить кого-то. Игоря это не тяготило. Дома его никто не ждал. Он столько времени проводил в больнице, что почти не замечал отсутствия Леонида. Да, он остался один.

Ну или почти один. Кое-кто думал о нем.

* * *

– …сколько я помню, я всегда любила Франка и никогда не смотрела на других мужчин. Они с Пьером были лучшими друзьями, не разлей вода. После смерти родителей брат попросил у дяди, который стал нашим опекуном, разрешения жить в родительской квартире. Дядя нам доверял. Я закончила учебный год в школе-интернате и поступила на первый курс в университет, где брат учился уже на последнем. Я заботилась о нем, он заботился обо мне. В первый раз Франк смутился, увидев Пьера, но тот разразился смехом и сразу разрядил обстановку. После этого никаких проблем не возникало. У нас образовались три дуэта… Как же мы были счастливы втроем. Казалось, это будет длиться вечно. Думаю, если бы Франк сейчас был здесь, я бы взяла пистолет и выстрелила в него, не раздумывая, но только чтобы он умер не слишком быстро, чтобы он мучился. Долго. И просил у меня прощения. Потому что он не просто разрушил мою жизнь, он сломал и жизнь моей дочери.

– Но ведь он не знает, что у него есть дочь?

– Он мог предполагать. Почему мужчины так удивляются, когда узнают, что сделали женщине ребенка? Почему я не могу выкинуть из головы этого типа? Почему? Меня прижали к стенке. Я нашла в себе силы оплакать Пьера, теперь он живет рядом со мной, я часто о нем думаю, но сейчас это скорее ощущение пустоты, чем боль; так почему же я не могу точно так же оплакать Франка? Оставить его на обочине жизни и идти вперед… Я не способна завязать новые отношения, он сделал меня морально фригидной. Из-за него я больше никому не доверяю. Никому и никогда. Даже людям, в чьей искренности не сомневаюсь. Я говорю себе: «За этой улыбкой кроется предательство. Обязательно». Я растеряла всех друзей, больше ни с кем не вижусь и живу, привязанная к человеку, которого ненавижу.

* * *

Три недели, проведенные во Флоренции, я убирал, чистил, скоблил, оттирал, размягчал и удалял гниющую массу; пытался лопатой и щеткой прогнать прочь это мазутное месиво, затопившее город, эту смрадную тину тридцатисантиметровой толщины, по которой мы брели. Масса волонтеров, молодых итальянцев, приехали сюда со всей страны, чтобы помочь. Армия прислала сотни военных и жандармов-стажеров, которые в ужасных условиях тут же начали собирать мусор и освобождать улицы от тысяч тонн щебня, обломков мебели, деревьев, веток, товаров, унесенных водой из развороченных магазинов, от автомобилей, заблокировавших улицы и перекрестки.

У нас ломило поясницы, онемели мышцы, затекли пальцы; мы задыхались от грязи, питьевая вода была на вес золота, потому что в первые дни танкеры доставляли только техническую воду. А потом прибыли американские военные на самолетах, груженных продуктами, медикаментами, одеялами, минеральной водой. Прибывшие солдаты бросались на расчистку гор мусора со своими экскаваторами и прочей строительной техникой.

Через три дня после того, как вода спала, наша группа приступила к расчистке Национальной библиотеки, расположенной рядом с набережной Арно; перед нашими глазами возникла картина Дантова ада: мы увязли в огромном болоте; на километрах стеллажей не осталось ни одной книги, миллион триста томов были смыты, большинство из них превратились в плотные комья, сцементированные грязью и фекалиями; ничего не оставалось, как бросать их в мусорные контейнеры, как и десятки тонн архивов, уносящих на свалку память целого города. А с ними и десятки тысяч собранных за сотню лет фотографических снимков, которых тоже больше не существовало.

Кто-то называл число погибших – тридцать четыре, рассказывали о десятках людей, угодивших в ловушку в подземных переходах на вокзале или в паркинге, но проверить это было невозможно. Говорили о Флоренции, будто это раненый и неизвестно, выживет ли он, Povera Firenze ^[159]. Но уже отовсюду слышались бодрые голоса, и они воодушевляли: надо все очистить к Рождеству, все закончить к концу года. Флорентийцы уцепились за эту дату, как будто она поможет им забыть, стереть из памяти весь ужас: «Ближайшее Рождество станет прекраснее всех, что мы когда-либо праздновали». И жители города, укрепившись в этой хрупкой надежде, воодушевленные перспективой, расчищали улицы с еще бо́льшим жаром.

Флорентийские владельцы отелей, ресторанов, ремесленники, торговцы трудились как одержимые, но их имущество и товары либо исчезли, либо пришли в негодность. Гараж отца Адриано был практически разрушен, а у него не хватало сил, чтобы начать все сначала. Он сидел, прислонившись к уцелевшей двери и глядя в пустоту; его спрашивали, что делать с каким-нибудь отыскавшимся механизмом или инструментом, но он только показывал пальцем туда, где росла гора мусора. Стефания разместила в своей гостинице gratis pro Deo ^[160] три десятка волонтеров, где они спали по четыре человека в каждом двуместном номере. Она готовила им завтраки и взамен не просила ничего, только бы снимали грязную обувь на входе.